Нам баньши пела песенку - [13]

Но кто знает правду? Что первично: смерть или баньши?

Общественный договор, лежащий в основе нашего хрупкого мира. Реши мы, что баньши виновны – или даже только заподозрив! – и мы истребим баньши, потому что таково естественное движение потенциальной жертвы в адрес потенциального хищника. А это прецедент, которого нельзя допускать. Нас слишком много, и мы все такие разные. Возьмем, к примеру, орков – сколь многие из тех, кого я знаю, искренне желали бы, чтобы их не было. Ну ладно, признают они нехотя, чтобы их было сколько-нибудь, чтобы хватило экономике. Должен же кто-то на фабриках работать.

Виновны ли баньши в нашей безнадежности, в нашем отчаянии, в наших беспомощности и страхе? В нашем одиночестве, и, самое главное – в отсутствии у нас сил справиться со всем этим? В том, что кто-то где-то когда-то не научил нас идти по жизни с достоинством, отказал в пяти минутах своего драгоценного времени, не сказал нужных слов в нужный момент… Или они просто подбирают с земли то, что мы уронили?

Разве баньши виновна в том, что Мардж рвало в казенном туалете?

Стоп-стоп-стоп. Это речь адвоката, а между тем, есть существенная вероятность, что Мардж на втором кругу тошнило именно от баньши. Потому что когда я вынуждал директрису сопровождать мою якобы-техническую инспекцию, с Мардж все было в порядке: что на первом кругу, что на третьем. Я пометил эту тему, как нуждающуюся в развитии.

Способны ли сами баньши испытывать душевную боль, или они таким образом излечились?

Кого убить, чтобы не умирать?

И истребим ли мы тем самым «смертную тень»? Непонимание, равнодушие, ежедневная бытовая жестокость – не есть ли они непременные составляющие «смертной тени»? Родителям, которые не могут объяснить, почему их прекрасное дитя сделало роковой шаг с балкона, не стоит ли задуматься в этом направлении – и лучше бы пораньше?

Я немолод, и я вовсе не поборник понятия безусловной невинности ребенка по факту одной лишь незрелости. Я, в конце концов, имел когда-то дело с бандой Марджори Пек! Однако, размышления о непрожитой жизни и упущенных возможностях, о минутах счастья, которых не дождались, потому что не верили в них, или даже не умели быть счастливыми – огорчают меня.

К тому же, справедливости ради, замечу, что баньши сопрягается не только с самоубийством, но с любой смертью – наступит ли она в бою, настигнет ли вас в темном переулке от ножа убийцы, или на эшафоте по приговору суда, как в старые времена. Я уж не говорю о представителях смертных рас, для которых, фигурально выражаясь, песенка звучит в тот миг, когда они являются на свет.

Поэтому мы решили считать, что баньши не лгут, что «смертная тень» существует, что это она, а не песенка безнадежности, толкает жертву сделать роковой шаг с балкона.

Диннем зачем-то протер тряпкой чистый стол и поставил передо мной пиво.

– У вас похоронный вид, господин Реннарт. Не случилось ли плохого?

Я посмотрел на оседающую пену, на конденсат на стенках стеклянной кружки – пиво было холодным. У меня все было хорошо. «Смертная тень» зацепила меня, но я не заразился. Смотрите все, пожилой тролль без высшего образования размышляет о существе смерти. Лучшие философы тратили на это годы своих жизней – иногда бессмертных! – и не сошлись на чем-то одном.

– На мне труп, – сказал я ему. – И много дурных мыслей. Это пройдет.

– Гедеон-то – помните? – написал официальное заявление, что дочка у него потерялась. Нашли живую, в работном доме. Вернули.

– Это хорошо.

– Высылают их, – добавил Диннем. – Нет, я знаю, что все по закону, и плох он, или хорош – это закон. Закон – что цемент, который держит нас всех, если предположить, будто бы мы – камни. Мы, мирные люди и добрые горожане, обязаны чтить закон, иначе мы посыплемся, как стена, которая сделана плохо.

Что-то в его тоне меня насторожило.

– Закон не запрещает тебе ехидничать в его адрес, Диннем.

– Да просто я смотреть на это не могу. Завтра за ними приедут – депортировать, а сегодня у них последняя ночь.

И самого Диннема наверняка оштрафуют за пособничество в нарушении паспортного режима, но из деликатности он про это говорить не стал.

Я сделал то, что должен был сделать. То, о чем меня когда-то попросили, в принципе в мои обязанности не входило, и было, вообще говоря, противозаконно, хотя и не представляло какой-либо общественной опасности. Мы все на что-то закрываем глаза: компромисс – второе имя эффективности.

Но на душе было так погано, словно пресловутая «смертная тень» все же достала меня.

* * *

На следующий день я явился к трактиру Диннема, потому что иначе совесть дочиста обглодала бы мои старые кости. Прошел через зал во внутренний двор и уселся там на скамеечке под липой. К легкому своему удивлению я обнаружил, что я не один.

– Был уверен, что застану тебя здесь, Рен, – Дерек сел рядом.

– У тебя были бОльшие шансы вчера в пивняке, – заметил я.

Действительно, мы оба чувствовали себя как-то неловко. Не было стола перед нами, не было фонового гула заведения, по которому так легко и привычно обсуждались дела. Руки тоже хотелось чем-то занять – пивная кружка сгодилась в самый раз. Что нам оставалось, кроме как уставиться на руки, неловко сложенные на коленях?