Наложницы. Гарем Каддафи - [10]

— Давай, вставай! Натягивай эту униформу. Отправляемся в Сирт.

О, какое облегчение!

— Так что, мы едем к маме?

— Нет, мы едем в другое место!

По крайней мере мы покидали этот жуткий лагерь посреди пустыни, чтобы приблизиться к дому. Я быстренько умылась, надела униформу цвета хаки, похожую на ту, которую носили телохранители Каддафи, и вернулась в салон, где пять других девочек, тоже в униформах, рассеянно смотрели телевизор. В руках у них были мобильные телефоны, и я горела желанием попросить их позвонить моей маме, но за нами следила Мабрука, и атмосфера была весьма холодной. Автофургон тронулся, я позволила себя увезти — уже давно я ничего не могла контролировать.

Примерно через час автофургон остановился. Нас вывели и рассадили по разным машинам. По четыре человека в каждую машину. Как раз в тот момент я поняла, что мы составляем огромный конвой и что тут еще много других девочек-солдат. В общем, когда я говорю «солдат»… Скорее, похожих на солдат. У большинства из них не было ни оружия, ни нашивок. Возможно, говорила я себе, они и не являются военными, так же, как и я. Во всяком случае, я была самой молодой, что у некоторых вызывало улыбку, когда они рассматривали меня. Мне только что исполнилось пятнадцать лет, а позже так случится, что я встречусь с девочками, которым было всего двенадцать.

В Сирте конвой въехал в катиб Аль-Саади — казарму, названную в честь одного из сыновей Каддафи. Нам быстро выделили комнаты, и я поняла, что буду делить свою с Фаридой, одной из телохранительниц Каддафи, девушкой двадцати трех или двадцати четырех лет. Сальма положила на мою кровать чемодан.

— Давай, пошевеливайся! Иди прими душ! — закричала она, хлопнув в ладоши. — И надень синюю ночную рубашку!

Как только она отвернулась, я посмотрела на Фариду.

— Что это еще за цирк? Ты можешь мне объяснить, что я здесь делаю?

— Я ничего не могу тебе сказать. Я — солдат. Я исполняю приказы. Делай то же самое.

Разговор был окончен. Я смотрела, как она аккуратно раскладывает свою одежду, не в состоянии сделать то же самое. И в особенности натянуть на себя найденные в чемодане вещи: там лежала груда спутанных стрингов, бюстгальтеров и коротких ночных рубашек, и ни одного пеньюара. Вернулась Сальма:

— Я тебе сказала приготовиться! Твой хозяин ждет тебя!

Она осталась ждать, пока я снова надену короткое синее платье, и мне пришлось последовать за ней. Она велела мне ждать в коридоре. С сердитым видом пришла Мабрука и грубо втолкнула меня в комнату, закрыв за моей спиной дверь.

Он был голый. Лежал на кровати с бежевыми простынями посреди комнаты без окон, со стенами такого же цвета, и создавалось впечатление, что он зарылся в песок. Синий цвет моего платья контрастировал со всей обстановкой.

— Иди же, моя шлюшка! — сказал он, раскрывая объятия. — Подойди, не бойся!

Не бойся? Это было больше, чем страх. Я шла на скотобойню. Я мечтала убежать, но знала, что за дверью сидит в засаде Мабрука. Я не пошевелилась, тогда он резко подскочил, с силой схватил меня за руку и швырнул на кровать, а затем сам на меня улегся. Я попыталась оттолкнуть его, но он был слишком тяжелым. Он кусал меня за шею, щеки, грудь. Я кричала и отбивалась.

— Не двигайся, грязная шлюха!

Он бил меня, сдавливал грудь, а затем, задрав платье и зажав мои руки, резко в меня вошел.

Я никогда этого не забуду. Он осквернил мое тело и пронзил мою душу кинжалом. И клинок никогда не выйдет.

Я была морально убита, у меня больше не осталось сил, я даже не шевелилась, просто плакала. Он выпрямился, взял небольшое красное полотенце, провел им у меня между ног и исчез в ванной комнате. Позже я узна́ю, что эта кровь была необходима ему для ритуалов черной магии.

Три дня я кровоточила. К моему изголовью приходила похлопотать Галина. Она гладила меня по лбу, сказала, что у меня были внутренние раны. Я больше не жаловалась. Не задавала вопросов.

— Как вы можете делать это с ребенком? Это ужасно! — сказала она Мабруке, когда та привела меня к ней. Но Мабруке было наплевать. Я едва касалась еды, которую мне приносили в комнату. Я была ни живая, ни мертвая. Фарида меня игнорировала.

На четвертый день за мной пришла Сальма: «Тебя хочет хозяин». Мабрука завела меня в его комнату. И он снова сделал это, с той же жестокостью и с теми же унизительными словами. Я стала еще больше кровоточить, и Галина предупредила Мабруку:

— Пусть ее не трогают! В данном случае это очень опасно.

На пятый день меня отвели в его комнату рано утром. Он завтракал: зубцы чеснока и арбузный сок, бисквиты к чаю с верблюжьим молоком. Он вложил кассету в старый магнитофон, зазвучали старинные бедуинские песни, и он бросил мне:

— Давай, танцуй, шлюха! Танцуй! — Я не решалась. — Давай! Давай!

Он хлопал в ладоши. Я немного пошевелилась и потом тихонько продолжила. Звук был отвратительный, песни старомодные, он похотливо на меня смотрел. Заходили сменить приборы женщины, безразличные к моему присутствию.

— Продолжай, потаскуха! — говорил он, не отводя от меня взгляд.

Его половой член напрягся; он встал, чтобы схватить меня, хлопнул меня по ляжкам: «Какая шлюшка!», потом навалился на меня. В тот же вечер он заставил меня курить. Как он говорил, ему нравилось, когда женщина втягивала дым. Я не хотела. Он прикурил сигарету и всунул мне в рот.