Наложница фараона - [18]

Видно было, что молодой человек ждет кого-то, хотя он и сдерживал свое нетерпение, не хотел его проявлять. Но с мальчиком он разговаривал искренне и ласково, а не для того лишь, чтобы просто занять себя во время ожидания.

В небольшой комнате было чисто, но совсем небогато. Приятное веселое тепло шло от изразцовой — голубоватыми светлыми плитками — красивой печи. На полках низкого буфета сияла чистотой скромная оловянная посуда. Стол покрыт был вышитой бахромчатой скатертью. Широкая постель застлана была гладко — без единой складки — зеленым покрывалом, две удлиненные подушки строго были сложены одна на другую, глядя на эту кровать, не думалось вовсе о веселых жарких ночах наслаждения. Чувствовалось, что и молодого человека эта строгая постель как-то смущает. Но он не хотел задумываться над этим своим смущением. Лицо у него было открытое, доброе, хотя черты и не отличались красотой: нос чуть бесформенный с немного рыхловатым кончиком, большой рот, бледноватая жесткая кожа худых щек, с которых даже зимой не сходили веснушки. Но глядел он так скромно и по-доброму. И с мальчиком говорил не снисходительно, как обычно говорят с детьми, а серьезно и внимательно.

Сегодня молодой человек принарядился. На столе, ближе к самому краю, положил он зеленую шляпу из плотного бархата, украшенную сбоку маленькой золотой розеткой. Значит, был он в этой комнате лишь гостем, пришел и поджидал кого-то; видно, хозяев, беседуя с ребенком. На подбородке темнела подживающая царапина, щеки и подбородок чисто выбриты. Кончики соломенных, прямых от природы волос подвиты старательно и опускаются на вышитый посеребреными нитями, чуть приподнятый суконный воротник. Голубая суконная куртка сверху расстегнута и видна чистая рубаха тонкого полотна. Сильные длинные ноги в высоких кожаных сапогах вытянуты к теплу изразцовой печи и скрещены легко. Откинувшись на темную спинку деревянного стула, молодой человек неспешно перебирал струны, туго натянутые поверх деревянного округлого корпуса, покрытого тонкой резьбой. В еврейском квартале называли этот инструмент арабским словом «уд» — «дерево», наезжавшие в город торговцы из итальянских земель говорили: «китара» или же «лютня». Звуки струн были приятные, воркующие. Уже многие молодые выучились играть, хотя ни священники, ни раввины этого не одобряли.

Молодой человек наигрывал нежную мелодию медленного танца. Рядом с нарядной шапкой стоял у края стола маленький металлический ларчик с откинутой крышечкой, полный засахаренными ореховыми ядрышками; должно быть, очень вкусными, потому что мальчик, не сводя с гостя, играющего на лютне, пристального взгляда очень живых, очень больших и темных миндалевидных глаз, чуть затененных пушистыми темными ресничками, сам того не замечая, то дело протягивал тонкую кисть худенькой руки и совал в рот сладкие ядрышки.

Пятилетний мальчик в короткой голубой рубашечке из легкой шерсти, в туго натянутых коричневых чулочках, стоял коленками на стуле, одной рукой уцепившись за край стола. Трудно было не улыбнуться радостно красоте этого милого живого детского лица с такими огромными, прелестными быстрым умом и сияющей живостью озорного и чуть лукавого по-детски взгляда, милыми миндалевидными глазами. Темные, почти черные волосы были подстрижены совсем коротко, с челочкой, но все равно видно было, какие они густые.

Мальчик проглотил несколько засахаренных ядрышек, легко спрыгнул со стула на чисто навощенный пол, и положив доверчиво длинные, уже сильные пальчики обеих ручек на руку гостя, теребящую струны, прервал его игру.

— Теперь я! Можно?

Конечно, такого мальчика наверняка все любили и, как могли, баловали, и он мог не сомневаться, что и гость исполнит его желание.

— Можно, — разумеется, согласился молодой человек, — Только садись так, чтобы удобнее было держать…

Мальчик снова вскарабкался на стул и аккуратно уселся, свесив ножки в чулочках. Он уже нетерпеливо протянул худенькие ручки в голубых рукавчиках. Гость, чуть привстав, подвинул свой стул поближе, вложил в руки мальчика инструмент, сам, внимательно склонившись к ребенку, согнул его ручки; правильно, как надо, пристроил инструмент и наложил гибкие детские пальчики на струны.

— Дай мне еще… — мальчик сидел прямо, не поворачивая головку.

Гость понял, что маленькому хочется еще сладостей, взял несколько ядрышек и осторожно вложил в раскрытый ротик. Ларчик со сладостями был подарком гостя. Живые огромные темные глаза ребенка просияли улыбкой, затем стали глядеть серьезно. Он даже не проглотил ядрышки, держал их за щекой, потому щечка чуть оттопырилась; это сочетание таких серьезных глазок и оттопыренной щечки виделось таким мило-смешным.

Недолгое время мальчик не решался теребить струны. Он сидел, распрямившись, торжественный, с этой милой детской важностью, и наслаждался тем, что сидит с инструментом, как взрослый.

— Дай я покажу тебе, как надо играть, — дружески предложил гость.

Длинные детские пальчики и длинные пальцы взрослого мужчины смешались, переплетались на струнах. Инструмент зазвучал. Звонко, но пока нестройно. Мальчик быстро проглотил орешки, опустил глаза и, остро охватывая каждое движение умелых пальцев своего учителя, попытался подражать ему.