Наковальня или молот - [37]

— Подсудимый Георгий Димитров пишет об оковах. Нужно немедленно снять их, потому что в противном случае коммунисты обрушатся на наше правосудие. Этот Фогт… Скажите Димитрову, чтобы он написал другое письмо Ромену Роллану и сообщил ему, что немецкие-тюремные власти обращаются с ним гуманно и что наручники уже сняты.

С горькой улыбкой Димитров написал второе письмо автору «Кола Брюньон»:

«…отношение ко мне вообще-то гуманное, если не принимать во внимание строгую изоляцию, а также оковы, которые мучили меня и день и ночь в течение пяти месяцев (с 4 апреля с. г.) и которые с сегодняшнего дня, по решению Имперского суда, сняты».

Когда тюремщик снял с его рук оковы, Димитров просто не поверил своим глазам. Руки свободны! Теперь он может свободно взять трубку, набить ее хорошенько табаком, чиркнуть с размаху спичкой, закурить. Он может писать и делать все что угодно. Ночью холодный металл не будет больше давить ему на грудь. Ах, как мало знают о закованных те, кто никогда не носил на руках кандалы!

Димитрова навестил гость с родины — болгарский адвокат Петр Григоров. Щелкнул первый замок, затем — второй, третий. С протяжным унылым скрипом отворилась дверь камеры. Димитров повернул голову, и гость остолбенел. Как изменился любимый руководитель болгарских рабочих, глашатай мировой пролетарской революции! Осунулся, лицо посерело, заросло бородой. Рваная арестантская одежда надета на голое тело — у узника нет нижнего белья. Башмаки — прохудившиеся, заскорузлые — надеты на босу ногу. Волосы поседели. На запястьях синие пятна — следы оков. Но глаза все те же — горят, полны неукротимой энергии.

Димитров узнал посетителя, и лицо его прояснилось. Он вскочил на ноги, бросился к земляку:

— У меня нет слов, чтобы выразить свою радость! Ты — первый близкий человек, которого я вижу в этой тюрьме!

За спиной Григорова стояла целая свора фашистов: Фогт, его секретарь, машинистка, капитан полиции и четверо гестаповских агентов.

— Я не разрешаю вам говорить по-болгарски! Ни слова! — процедил сквозь зубы судебный следователь.

Человек, приехавший из другого мира, где светит солнце, где не стихает шум борьбы двух миров, и моабитский узник заговорили по-немецки о самых обыденных вещах. Но глазами они постарались сказать друг другу все то, чего не могли вымолвить губы.

В коридоре раздался шум шагов. К Фогту подошел какой-то служащий и что-то шепнул ему на ухо. Фогт быстро удалился вместе с машинисткой. Тогда Димитров заговорил по-болгарски:

— Скажи, Петр, правильно ли я вел себя? Нарушил ли чем-нибудь дисциплину? Что думает партия о моем поведении?

— Партия знает тебя хорошо, — ответил Григоров. — Она ждет, что ты поднимешь еще выше ее знамя!

Гестаповцы зашевелились. Руки потянулись к пистолетам. Но Димитров, который тайком наблюдал за ними, тотчас продолжил по-немецки:

— Мы так увлеклись, что, как только заговорили о здоровье мамы, сразу же перешли на болгарский язык. Значит, она держится…

Гестаповцы успокоились.

17 сентября вечером он записал в своем дневнике.

«Последний день в Моабите. Завтра в Лейпциг».

Когда он засыпал, в его ушах зазвучала ария Ленского накануне дуэли: «Что день грядущий мне готовит?..»

*

21 сентября 1933 года вся полиция Лейпцига была на ногах. По улицам разъезжали конные патрули. Огромные копыта баварских коней грузли в мягком асфальте. На каждом углу торчали полицейские с автоматами, Рано утром из ворот тюрьмы выехала автоколонна и помчалась к зданию Имперского суда. Впереди машина с отрядом вооруженных до зубов гестаповцев, за ней тюремный автомобиль с толстыми решетками на квадратных окошках, затем снова отряд полиции. Зал Имперского суда заполнен юристами, немецкими журналистами, корреспондентами иностранных газет, увешанными орденами нацистскими руководителями, гестаповцами, свидетелями.

В первом ряду сидит старая женщина, закутанная в черный платок. У нее гордое лицо и ясный взгляд: это мать Димитрова. Вводят обвиняемых; сын и мать взглядами приветствуют друг друга. Входят судьи и прокуроры. Девять фигур в красных мантиях поднимают руки, присутствующие в зале также протягивают им навстречу руки, вскинутые в гитлеровском приветствии. Подсудимые стоят между ними, и кажется, что руки смыкаются над них головами, угроза смерти, ненависть и опасность нависли над ними. Враг впереди, враг сзади, гитлеровская Германия хочет раздавить свои жертвы.

Но Димитров не дрогнул. Он — тот камень, о который вскоре споткнутся судьи и министры третьего рейха. Он — Давид, приготовивший уже свою пращу.

На глазах у всего мира начинается неравный поединок между фашистскими главарями — самоуверенными, наглыми, охраняемыми сворой вооруженных агентов, и сыном болгарского рабочего класса. Председатель уголовного сената занимает центральное место среди судей, но еще с первого дня Димитров подчинил суд своей воле. Из обвиняемого он превратился в страшного обвинителя.

Допрашивают обвиняемого Маринуса ван дер Люббе. Это тот комок глины, из которого Геринг вылепил куклу с зажженной головней в руках. Ван дер Люббе — сын мелкого лавочника из Лейдена. Он — жертва коварных нацистов. Прежде чем погрязнуть в болоте, Маринус покидает Голландию и вместе с одним дружком предпринимает долгое путешествие. Он отпечатывает открытки, на которых изображены он сам и его дружок на фоне пятиконечной звезды, и отправляется в путь. Путешествуя пешком по дорогам Средней Европы, они продают открытки и обеспечивают себе средства на пропитание. Однажды в Германии на дороге их нагоняет роскошный автомобиль. В нем сидит незнакомый мужчина. Он гомосексуалист. Незнакомец приглашает молодых скитальцев сесть в машину. С этой минуты Маринус встает на тот грязный и позорный путь, который приводит его в зал Имперского суда, а затем и на плаху.