Наковальня или молот - [16]

— Ну, а вы?

— Я снова попытался двинуть солдат, но шахтеры закричали: «Солдаты! Товарищи, братья! Не выполняйте приказ вашего командира. Идите с нами!» А один из них растолкал собравшихся, вышел вперед и как закричит:

— Кто посмеет посягнуть на шахтера! Бросай ружья!

— И обе ваши роты передали оружие взбунтовавшейся толпе?

— Так точно, господин…

— А вы, что сделали вы, их командир!

— Я… я… был вынужден отступить.

— Отступить?.. Да вы просто драпанули на глазах у врага! Вы дезертир! Шахтеры обезоруживают ваших солдат, а вы удираете, точно заяц… Да знаете ли вы, что вас ждет?

— Так точно, знаю…

— Ну, а дальше. Что случилось дальше?

— Прибыл софийский поезд. Из первого вагона выскочил тот, арестант. Увидев его, шахтеры от радости посходили с ума. Обнимают его, кричат ура!

— А ваши обезоруженные «герои»?

— Кричали громче всех. Потом понесли его на руках в город.

— Где сейчас находится Димитров?

— На площади, господин министр.

— Что он там делает?

— Произносит речь на митинге. Собралась огромная толпа шахтеров, жителей города и солдат.

— Каких солдат?

— Тех, что работают на шахтах.

— Так это же настоящий бунт! Генерал Кретьен, как узнает об этом, намылит нам шею! Немедленно разогнать митинг и доставить мне оратора.

— Не могу, господин министр, у меня нет солдат!

— Не можете!.. Как вы смеете так отвечать? Негодяй!

Министр яростно швырнул трубку телефона и нажал белую кнопку звонка.

Через два часа от Софийского вокзала отошли три эшелона — с пехотой, кавалерией и орудиями. Тяжело пыхтя, паровозы поволокли вагоны к Горна-Бане.

*

— Собирайся, пойдем вместе на митинг! — обратился пожилой шахтер к своему товарищу, солдату, который возился у обледенелой колонки, тщетно пытаясь открыть кран, чтобы вымыть черные от угля руки.

— Ступай один. Посмотри, на кого я похож! Увидят — смеяться будут.

Шахтер оглядел товарища с головы до ног. Вид у того был неказистый: фуражка без козырька, кокарда болтается на одной нитке, не шинель, а лохмотья, вместо ремня — веревочка, сапоги ощерились — подметки отваливаются. Рубит уголь до потери сознания, а получает миску вареной пшеницы, спит на голой земле в дощатом бараке. А тут еще и воды нет, руки нечем вымыть.

— Идем, брат, послушаем своего человека.

— Словами сыт не будешь. Мне бы хлеба буханку, отломал бы вот такую краюху, посыпал красным перцем с солью…

— Пойдем, не пожалеешь! Наши его с вокзала на руках несли.

— Что же это за человек?

— Коммунист. Три дня тому назад вышел из тюрьмы. Три года получил, да только пришлось тюремщикам выпустить его, поняли, что несдобровать им.

— За что же его посадили?

— Намылил шею одному вашему полковнику. Тот, подумай только, позволил себе на глазах у Георгия Димитрова выгнать раненого солдата из пассажирского вагона! Мол, куда лезешь: пассажирские вагоны — для офицеров, а вам и товарных хватит!

— Так это, значит, Георгий Димитров приехал? Что же ты мне сразу не сказал, что он будет говорить!

Солдат засуетился, затянул веревку, которой был подпоясан, и зашагал со старым шахтером к площади. Площадь была битком набита народом. Притихшее людское море. Оратор — высокий, стройный человек, с изнуренным лицом и пышной шевелюрой, — что-то говорил, размахивая руками. Опоздавшие шахтеры ничего не слышали, так как зимний ветер уносил его слова куда-то вниз, к реке. Они попытались было пробиться сквозь толпу к столу, на котором стоял Димитров, но из этого ничего не получилось.

— Ничего не слышу. У меня барабанная перепонка лопнула — мина разорвалась рядом со мной, чуть не убила. Там, у излучины Черной реки. А ты, Сотир, залез бы на забор — оттуда и слышнее, и виднее. А потом расскажешь обо всем.

Солдат подбежал к кирпичному забору и ловко забрался на его покрытый двумя рядами черепицы, запорошенный снегом гребень. Засунув палец под веревку, заменявшую ему ремень, он выставил вперед ногу, выпятил грудь, словно позируя перед фотоаппаратом, и навострил уши.

— …Я выхожу из мрачной тюремной камеры окрыленным, потому что у нас на глазах совершается величайший в истории перелом. Буря Великой Октябрьской революции смела насквозь прогнивший строй русских царей и помещиков, с рук миллионов обездоленных людей упали путы векового рабства. Заря, занимающаяся на Востоке, заливает потоками света всю Европу. Ее лучи озарили и нас. Товарищи, приближается день нашего освобождения!

Что же происходит в эти знаменательные дни здесь, на шахтах? Шахтеры голодают, а преступники, усеявшие Македонию могилами, не знают, куда девать свои деньги, открывают новые банки, чтобы продолжать грабить народ. Столица мерзнет, оккупанты валят заборы и жгут их, чтобы согреться, а шахтеры бегут с шахт, потому что работать на голодный желудок им невмоготу. Почему пригнали сюда молодых солдат, мучают их, заставляют заниматься не своим делом — рубить уголь? Потому что без перникского черного золота перестанут дымить трубы фабрик и заводов, остановятся поезда, закроются правительственные учреждения! Мы говорим тем, кто стоит у власти: накормите народ, дайте ему кров и культуру, не мучьте детей — тогда и угля будет вдоволь!

— Правильно! Верно! — загремела площадь.