Наказание наградой. Что не так со школьными оценками, системами мотивации, похвалой и прочими взятками - [137]

Все окружающее Скиннер воспринимал как проблемы, которые ожидают решения, и его самые знаменитые и самые одиозные высказывания становятся понятны, если рассматривать их в этом контексте. «Проектировать культуру – это все равно что проектировать эксперимент», – однажды написал он.

Вспоминая, как во время Второй мировой войны он обучал голубей наводить управляемые снаряды на цели (что опять-таки принесло ему горькое разочарование, поскольку этот его проект не вызвал достаточного интереса), он загорелся неподдельным воодушевлением: «Подумать только, какая восхитительная вещь! Абсолютный контроль над живым организмом!»

И потому им, вероятно, двигало какое-то иное чувство, чем скромность, когда он в задумчивости произнес: «Не думаю, чтобы я представлял классический образец великого мыслителя или чего-то в этом роде. Я не считаю, что у меня такой уж высокий IQ. Но с тем, что мне дано, я управляюсь очень даже неплохо. Какими-то навыками я просто не владею. По счастью, я связал себя с такой областью, где могу применять умения, какими определенно наделен, по большей части практические».

В другой раз я спросил, что он думает о смерти, а он, пожав плечами, ответил, что вообще не задумывается на этот счет: «Я никогда не раздумываю о смерти и не испытываю страха перед ней. На этот случай я хорошо позаботился о своей семье. Единственное, чего я боюсь, – это что не смогу закончить свою работу. Мне есть еще многое что сказать… Я не понимаю, почему кто-то боится смерти. Люди религиозные, конечно, испытывают страх, потому что совсем не уверены, что не попадут в ад, однако есть ведь и те, кто не верит в Бога, но и им непереносима мысль, что они навсегда исчезнут».

Вера в то, что собственного «я» не существует, сослужившая Скиннеру такую хорошую службу в молодости, в последние годы не меньше помогала ему мириться с перспективой перестать быть: «Теперь я могу все свои ошибки и достижения отнести на счет моей личной истории, и этим я хочу сказать, что, когда меня самого не станет, это ничего ни в малейшей степени не изменит. Поскольку здесь, понимаете ли, нет ничего такого, что имело бы значение. [Если смотреть так] смерти уже не боишься».

Выдержки из наших бесед

[О том, что поведенческая терапия отвергает бихевиоризм]: Думаю, это в корне неправильно, но неизбежно. Те, кто находится лицом к лицу с пациентами, клиентами, когда они сидят прямо перед ними, не будут работать с внешними, контролируемыми переменными. Вместо этого они спросят: «Как вы себя чувствуете?» – и по ответу будут судить о том, что, по всей вероятности, произошло с человеком. Они не станут доискиваться, что случилось на самом деле. И дальше спросят: «Что вы собираетесь делать?» – и не станут тщательно взвешивать потенциальные мотивы поведения.

Вопрос. Но почему? Что это говорит нам о теории?

Ответ. Ну, все это слишком трудно! Их заработок зависит от количества людей, которых они примут, и нельзя ожидать от специалиста большего, чем просто применение поведенческих принципов для истолкования того, что случилось у пациента. Очень легко просто вернуться к идее, что люди совершают те или иные поступки в силу своих чувств, отношений, помыслов. Я хочу определить, в чем корни, но нет смысла заниматься этим, если ты всего лишь консультируешь того, кто пришел к тебе… Мне представляется, что когнитивный психолог – это такой выскочка. Когнитивисты весьма далеки от практического дела. И тот же психоанализ, хотя это и практика, по сути, тоже лишен практичности. Я не представляю, чтобы психоанализ в нашем мире действительно мог бы справиться с серьезным заболеванием.

В. Тем не менее вас тут окружают одни голуби, а когнитивисты и психоаналитики имеют дело с реальными людьми. Они находятся, как бы это сказать, на переднем крае. Если уж они считают, что применять ваш язык и вашу модель непрактично, несподручно или бесполезно, то не свидетельствует ли это об ущербности вашей модели?

О. Нет-нет, ничего подобного. Если бы я взялся поговорить с детьми об астрономии, ночном небе и всяком таком, то не стал бы вдаваться в такие сложности, как Большой взрыв, миллионы световых лет и тому подобное. Я бы говорил с ними о созвездии Большой медведицы.

В. Получается, что беседы с детьми – это примерно то же, что терапевтическое воздействие на пациентов?

О. Да. В общении с обычным клиентом нельзя применять специальные термины. Не станешь же ты нарочно просвещать его об основах бихевиоризма, чтобы затем разговаривать с ним на языке профессиональных терминов. А вот что сделать можно, и, думается, хороший специалист по поведенческой терапии так и делает, так это определить природу проблемы и работать с ней косвенно. На мой взгляд, очень хороший пример – это что мы с доктором Воном сделали в нашей книге Enjoy Old Age[948], где в тексте вообще не встречается слово «поведение». Как нет там и таких слов, как «подкрепление» или «различительный стимул»[949]. Мы там вообще не употребляем специальную терминологию, потому что пишем не для тех, кто что-то знает о поведенческой науке. В конце книги, просто чтобы успокоить наших коллег, мы поместили небольшой глоссарий, где объясняем, что имеем в виду, когда пишем «то, что вы любите делать и что делаете с удовольствием». То же самое запросто можно применить и в книге по астрономии. Вы пишете: «Солнце встает», а в сноске поясняете: «Ну, строго говоря, это не так; это Земля поворачивается».