— Ох, дядя Паша! — Протянул он руки к нему. — Что все это значит, дядя Паша!..
— Как?.. Никакой я вам не «дядя Паша». — И отшатнулся. — Да я вас впервые вижу. Пропустите, слышите! Я опаздываю. Михалыч! — Просунув голову в приоткрытую дверь, крикнул: — Не беспокойся, я вместо тебя иду. Ты не беспокойся. — И, торопясь, шагнул мимо к выходу из подъезда.
Дверь за ним закрылась, щелкнув.
Это что… Ми-ха-лыч?! Папа умер семь лет назад. Михалыч… И какой это мальчик все сидит там?!..
О слепом, о шомполе, это правда, ему рассказывал когда-то папа и еще что-то… Забыл. Только дядя Паша, оттого что моложе отца и на войне не был, и от этого так уязвлен был, всегда его слушал.
У папы широкое было лицо в морщинах с моргающими часто глазами и большие, словно вставные зубы, они, когда рассказывал и особенно если улыбнется, торчали изо рта, видны были сразу тогда одни зубы.
А сам он в зеркале проверял: нет, лицо у него было другое, тоньше, как у мамы, и не эти зубы… Да и вообще… Боже мой, когда нет уже человека, так это стыдно такое помнить, он ведь его любил. Все ж таки истинной правды о себе не в силах вынести никто.
А уже темнело. На улице Железнодорожной прохожих в такое время не было. Стоял незнакомый высокий человек в белом плаще, смотрел на него.
— Как оно, — спросил человек. — Ничего?
— Ничего, — ответил он и хотел пойти дальше, но тот пошел с ним. Человек был нестарый, с черной бородкой, что-то пробормотал про себя, потом громче:
— Серо.
Вокруг были серые дома.
— Да, — ответил он.
— Но солнце будет, — подтвердил человек. — Солнце не погаснет. А?
Человек остановился, поднял, прощаясь, руку:
— А?
