Находчивое поколение - [2]
Петитом встретил на берегу двух человек; одного с бородою, в синем кафтане, другого во флотском мундире. С первым он мог объясниться по-немецки, с другим по-французски. Это ему понравилось: Россия не так страшна, подумал он, как я полагал: люди, как люди; и день довольно светлый, почти как у нас; где же вечные сумерки и полугодовая ночь? И лето также не морозное, по крайней мере здесь, в Кронштадте, посмотрим, что дальше будет, например, в Петербурге.
Петитом расспросил, где найти своего консула, но, между тем, ласковое обращение встреченных им туземцев и убедительные представления тощего желудка побудили Петитома испытать на первых порах хваленое гостеприимство наше и удовлетворить этим самой настоятельной потребности; потом уже, подумал он, я займусь своим делом. Он, без обиняков, со свойственною этому поколению ловкостью и уменьем, рассказал молодому моряку, жителю знаменитых в то время палов, что бежал от преследования старой линии Бурбонов, бежал с такою поспешностью, что не успел даже захватить с собою кошелька и бумажника.
– - Но,-- продолжал ловкий рассказчик, закинув несколько голову и взяв мичмана за руку,-- но я ни на минуту не призадумался; я знал, в какую землю еду: в землю, где иностранцы, загнанные туда судьбою, принимаются радушно, как братья, где всякий гость не может нахвалиться гостеприимством хозяина. Вот почему я смело ступил на этот чуждый для меня берег; я уверен, что найду достойный этого народа прием; хотя,-- прибавил он с ужимкою,-- хотя и не знаю еще, где сегодня буду обедать! Вы женаты или холосты?--продолжал он.
– - Холост,-- отвечал мичман, насупил брови, опустил голову и сделал рядом с товарищем своим несколько шагов молча. Он думал в это время: куда же я его дену? как его вести за собою в знаменитые палы, на 15-ти рублевую квартиру, где в передней стоит огромная русская печь, в которой Степан мой изготовил сегодня, вероятно, то же, что было вчера и третьего дня, и что будет завтра -- щи да кашу!..
– - Не правда ли,-- продолжал между тем Петитом,-- не правда ли, у вас водится прекрасный обычай, по которому всякий вновь прибывший чужестранец должен избрать себе непременно друга между туземцами и даже обменяться с ним именем, и новый друг этот заботится о друге своем как о себе?
Петитом, как видите, немного спутал обычаи островитян Тихого океана, о коих читал в Дюмон-Дюрвиле, с обычаями русских. Но это у него нипочем; его нисколько и не озадачила поправка молодого мичмана, который, наконец, для поддержания чести русского хлебосольства, решился накормить француза в гостинице и поставить ему бутылку вина.
За этим дружеским обедом Петитом открыл душу и обнаружил различные опасения свои насчет вечных потемок, непроходимых льдов и снегов северного полюса, к которому он теперь приблизился почти на пистолетный выстрел, насчет русской стужи, от которой обыкновенно глаза у людей замерзают как стекло, почему де и заведено, что люди в этом случае заходят без обиняков в первую встречную дверь, отогревают глаза и молча опять отправляются своим путем; насчет опасности от моржей и белых медведей, от набегов татар и монголов и проч. Мичман успокоил его несколько, и Петитом сытый стал еще вдвое бодрее Петитома тощего и голодного, открыл мичману из благодарности на прощании секрет, как чистить бронзу, склеивать битый фарфор и делать превосходную ваксу, и раскланялся самым обязательным образом.
Два дня спустя наш Петитом сидел уже в огромной бричке, среди мадамы, двух девок и пятерых детей, расстилался в любезностях, смешил и увеселял всех, был сам сыт и доволен и катил по Петергофской дороге в Петербург. Как так? А вот как.
Так ли, иначе ли, но он с помощью консула от капитана своего отделался, вышел на свободу, но заплатить целковый за проезд до Петербурга не мог, потому что ему негде взять было и гроша. Он узнал, что, попавши в Петергоф, можно попасть в Петербург пешком; воспользовавшись сведением этим, он поехал с флотскими офицерами кататься на катере, попросил, как будто шутя, чтоб его высадили в Петергофе, и, раскланявшись с новыми приятелями, отправился преспокойно пешком в Петербург.
Пройдя несколько по Нарвской дороге, поглядывая и посвистывая, голыш мой поравнялся с какою-то латышскою бричкою бесконечной длины, под полотняною покрышкой. Бричка тянулась шагом; из боковых амбразур выглядывала полдюжина пригожих детских головок; Петитом услышал вскользь несколько слов разговора; и мог только расслышать, что говорили по-немецки. Дети грызли крендели, и тощий желудок пешехода настоятельно просил кренделька. Постой, сказал про себя Петитом, не все вдруг, помаленьку. Придумывая средство, как познакомиться с соблазнительною бричкою, он пристально вглядывался в левое заднее колесо, которое было умотано сплошь алою шерстью. Странный обычай, подумал Петитом, надобно упомянуть и об этом в записках, которые со временем я издам о России… Он до того пристально рассматривал это украшение колеса, что дети стали выглядывать из брички и, увидев, что именно обратило на себя внимание пешехода, вдруг закричали, заговорили; мадам выглянула, всплеснула руками, закричала кучеру: стой! и вслед за тем сама вывалилась из брички, а за нею выпрыгнули воспитанницы ее. Петитом подошел на помощь, и дело объяснилось: мадам вязала какой-то красный колпак, положила огромный клубок шерсти в боковой карман брички, кто-то из детей выскочил дорогою, вероятно вытащил за собою конец нитки, она попала в колесо, и таким образом весь клубок во время езды намотался на колесо. Мадам и ахала, и смеялась, но между тем принялась разматывать шерсть, что весьма забавляло прохожих и проезжих. Кучер поднял зад брички, Петитом вертел колесо назад, а мадам мотала клубок.
