«Нагим пришел я...» - [7]

– Я этого не говорила, – сказала Клотильда.

– А и не надо говорить. Это так же ясно видно, как страусовые перья на твоей шляпе.

– Ему они нравятся.

– А мне нет. – Папа протянул руку, чтобы схватить их, но она уклонилась.

На минуту воцарилось молчание. Остальные застыли на месте будто статуи. Терпению Папы пришел конец. Когда Клотильда вышла за накидкой, он бросил ей вслед:

– Если ты сейчас уйдешь, можешь не возвращаться.

– Это серьезно?

– Да, – подтвердил Папа. Слова Папы явно произвели впечатление. Клотильда приостановилась, и решимость Папы еще больше возросла. – Ты должна подчиниться.

– А если я не подчинюсь?

– Тогда собирай вещи, уходи.

– Но почему?

– А потому, что иначе тебе одна дорога в Сен-Лазар, в женскую тюрьму. – Папа явно не шутил, и она испугалась.

– Мадемуазель, знаете ли вы, что в Сен-Лазаре тысяча окошечек, ужасных, маленьких и все с решетками. А сколько там проституток, и все больные, а некоторые даже сумасшедшие. Я-то знаю – доставлял письма в тамошнюю префектуру. И не хочу, чтобы моя дочь туда попала.

Выражение ужаса в глазах Клотильды сменилось гневом:

– Как вы можете так поступать со своей дочерью!

– Тогда ты уже больше не будешь моей дочерью. Мама сказала:

– Жан, она молода, упряма, надо ее простить.

– После того как она меня оскорбила?

– О Жан, и все из-за того, что она с тобой не согласна?

– Она не слушается. Только то и делает. Все мои дети от рук отбились, – сказал он удрученно, но исполненный решимости положить этому конец, поставить на своем, доказать сыну свою силу, пока не поздно. – Даже тихоня Мари.

– Жан, ты не можешь выгнать ее на улицу. Папа с трудом сдерживал себя. Как смеет Мама защищать ее? Что она ей, родная мать? Теперь все против него! Отступать поздно: он зашел слишком далеко.

– Если ты ее любишь, – говорила Мама, – ты ее простишь.

Папа молчал. Сидел словно каменный. Клотильда, которая все время стояла, словно застыв на месте, теперь пошла за накидкой. Папа бросил ей вслед:

– И не возвращайся.

Мама снова принялась умолять Папу смягчиться, к ней присоединилась Мари, а потом и Огюст, но их сопротивление только укрепило его решимость доказать свою власть. Клотильда схватила накидку и бросилась к дверям. Мама в растерянности замерла у плиты.

Клотильда задержалась в дверях. Она и Папа надеялись, что кто-то уступит, но ни один не мог побороть себя. Она побледнела, выбежала из комнаты. Мари и Огюст бросились за сестрой, но та уже села в экипаж, ждавший на углу.

Папа пробормотал:

– Шлюха, как есть шлюха! Помяните мое слово! Мама воскликнула:

– Жан, как ты можешь так говорить? Ты же знаешь, что ей не на что жить!

Папа стукнул кулаком по столу:

– Хватит!

Огюст был потрясен: Папа назвал Клотильду шлюхой.

Он не вернулся за стол к неоконченному обеду, а так и остался у дверей после того, как бросился за Клотильдой, и Папа прорычал:

– Иди на место, не валяй дурака. Ешь!

– Не хочу.

– Так не дергайся, стой спокойно.

– Я и стою.

– Садись, я тебе сказал! Господи!

Огюст знал, разумней всего подчиниться, но не мог. А вдруг Папа выгонит и его? Куда денешься? Но он должен рисовать.

Папа жег взглядом сына, а тот упрямо застыл на месте, недвижимый, что скала. С Клотильдой все нехорошо получилось, а тут еще сын… Не может же он лишиться своего единственного сына, слишком уж будет унизительно. Так они и взирали друг на друга, пока Мари не предложила компромисс. Она негромко сказала:

– Я знаю бесплатную школу. Малую школу[5].

– А кто будет платить за квартиру и еду?

– Я ему помогу, – сказала Мари. – Я могу продавать образки и медали.

– Ну и ну. – Папа был поражен. Уж от Мари-то неповиновения он совсем не ожидал.

Мари почувствовала, что сопротивление Папы слабеет, и сказала:

– В этой школе готовят больше чертежников, чем художников, чтобы юноши из бедных семей могли получить ремесло.

Папа спросил:

– А ты откуда обо всем этом знаешь? Мари покраснела.

– Я познакомилась с одним молодым человеком, его звать Барнувен, он там учится.

– Почему ты не пригласила его сюда? Она растерянно развела руками.

– Да я говорила с ним всего один или два раза.

– Он тебе нравится?

– Папа, ведь он художник. – Не сбивай меня.

– Но ты говорил, что не любишь художников.

– Пригласи его. Я сам во всем разберусь.

– Но я не настолько его знаю.

«А Мари не столь уж, оказывается, смиренна, – думал Огюст, – и куда девался весь ее аскетизм? Даже в своем черном строгом платье она выглядит оживленной и хорошенькой. Интересно, близко ли они знакомы с Барнувеном?»

Мари поспешно добавила:

– Если Огюст окончит эту школу, то сможет работать у ювелира на улице Дофин, или стать гравировальщиком на улице Овернь, или краснодеревщиком где угодно в Париже. Папа, он там выучится ремеслу.

Папа проворчал: – Где уж ему. Мама сказала:

– Бедняжка Огюст, весь дрожит как лист. Хороший мой, неужели это для тебя так много значит?

Огюст кивнул.

– Одного желания мало, – ледяным тоном сказал Папа.

– Сколько мне за него платить тебе, Папа? – спросила Мари.

– Я не ростовщик, – ответил Папа.

– Десять франков в неделю? Папа молчал.

– Двенадцать франков?

– Сказано тебе, что я не ростовщик и не лихоимец. Плати сколько можешь.

– Я буду платить сколько надо.