Время они провели со своими приборчиками отменно, подслушивая устрашающе непристойную трепотню пилотов, нарочито медлительную — манера американцев, которой Роб довольно сносно подражал, — и за бутерброды свои принялись в приподнятом настроении. Пока они беседовали, сидя на ковре из еловых игл (беседа сводилась, по преимуществу, к обмену техническими новостями), Стюарт позволил себе пофантазировать, будто Роб — его сын, и вдруг на него навалилось ощущение потери, сильное, как удар, понимание, сколь многого он лишился, совершая определенные поступки и принимая определенные решения. Разговор он продолжал запинаясь, ошеломленный мыслью о тех днях, что еще ждут его впереди, не обещая ни удовлетворения, ни каких-либо побед. Американские истребители, с ревом проносившиеся над их головами, все сильнее подавляли Стюарта, однако он держался, стараясь сосредоточиться на том, что говорил Роб.
— Штуковина компактная, а радиус действия у нее — ярдов восемьдесят. Улитка ползет, и ту слышно. Их уже установили гораздо больше, чем вы думаете. Скоро они везде будут и начнут включать тревожную сигнализацию каждые двадцать секунд. То-то шуму наделают!
Роб замолчал, чтобы налить из термоса чаю, протянул кружку Стюарту и тот, продрогший на восточном ветру, принял ее. Этот дружеский жест юноши, здесь, под шептавшимися ветвями, воскресил сожаления старика, и они резанули его душу, как заступ режет слежавшуюся землю. Обезумевшая спина вновь замелькала среди древесных стволов, рука Стюарта невольно дернулась, и чай обжег кожу. Вскрик боли утонул в реве садившегося за изгородью истребителя, однако Роб понял по лицу своего собеседника, каких усилий стоило ему сохранять самообладание, пока на коже его вздувался и краснел волдырь.
