Наемники - [2]

Петр невольно обернулся к офицеру, который, воспользовавшись моментом, с видимым удовольствием грел у огня растопыренные пальцы.

— Его превосходительство, — бесстрастно проговорил он. — Когда он играет, нам приказано не мешать ему.

Петр сделал знак солдату, не сводившему с него глаз, налить виски со льдом и откинулся на спинку кресла, вытянув ноги к жаркому камину…

Да, Бетховен хорош даже здесь, в сыром и душном холле, где пахло отсыревшим деревом и горьковатым дымком и где со стен мертво смотрели головы экзотических африканских хищников — чьи-то давние охотничьи трофеи, пыльные, полуоблезшие. Бетховен в этот нудный сезон бесконечных дождей, в убогом городе-деревне Обоко, словно и не было заговора в Южный провинции, не было группы журналистов, застрявших в восьмидесяти милях отсюда на берегу мутной Бамуанги, и гонки по плохому скользкому шоссе из-за неожиданного и непонятного вызова губернатора…

Но вот наверху стукнула крышка рояля, и стало тихо. Наконец на лестнице послышались тяжелые шаги.

Губернатор остановился на верху лестницы, разглядывая сидящего в холле гостя, потом быстро сбежал по скрипучим ступеням.

— Мистер Николаев? — уже издалека протянул он руку поднимавшемуся из кресла Петру. — Извините, что заставил ждать.

— Это я должен извиниться… — учтиво поклонился Петр. — Мы опоздали почти на час.

Губернатор шутливо развел руками:

— Зато, ожидая вас, я получил возможность немного отдохнуть. У меня там (он кивнул в сторону лестницы) отличный инструмент — «Стейнвей». Жаль только, что нечасто удается посидеть за ним, а без постоянных упражнений… техника теряется…

Петр видел его много раз. В Луисе на дипломатических приемах, по телевидению, на газетных фотографиях. Крутой, выпуклый лоб, широкое лицо, обрамленное густой квадратной бородкой, невысокая кряжистая фигура, широкие плечи атлета — и тонкие пальцы пианиста.

Даже на приемах подполковник Джон Эбахон бывал не в парадном мундире — красном, шитом золотом, как остальные офицеры, ставшие во главе Гвиании после недавнего переворота, а в обычной форме командос — мешковатой и пятнистой. Куртка всегда была полурасстегнута, и белоснежная шелковая майка резко контрастировала с чернотой его груди.

Свободные пятнистые брюки были аккуратно заправлены в высокие грубые солдатские ботники с боковой шнуровкой, концы шнурков тщательно убраны внутрь. На широком ремне гип-попотамовой кожи висела кобура, из которой торчала отделанная серебром рукоятка кольта — единственная роскошь, которую позволял себе этот человек, миллионер и сын миллионера.

Его отец, Антони Эбахон, глава самой влиятельной и богатой в округе семьи, долгое время был директором государственного банка, и его уверенная подпись до сих пор красовалась на банкнотах Гвиании. Но он отошел от дел и вскоре после этого умер, оставив многочисленные доходные дома, бескрайние плантации сахарного тростника, гевеи и какао, пять пароходов и доли во многих предприятиях единственному сыну, избравшему вопреки прекрасному европейскому образованию, логике и отеческим увещеваниям военную карьеру.

Поддержка военного переворота дала полковнику Эбахону пост губернатора родной провинции, где был похоронен его отец и где целые районы оказались пропитанными, словно бисквит ромом, «черным золотом», — нефтью, главным богатством всей Гвиании.

— Садитесь, садитесь! — Рука губернатора легла Николаеву на плечо, и сам он подал пример гостю, опустившись в кресло. — Виски? Отлично! В такую погоду…

Подполковник зябко повел плечом.

— Лондонцы ругают свою погоду, но проторчали бы они здесь хотя бы один дождливый сезон… А что в России? Говорят, морозы — это даже очень полезно. Один из моих родственников учится в Москве — и ходит на лыжах! Это здорово!

Эбахон неторопливо наполнил стакан.

— Чиерс!

— Чиерс! — ответил Петр.

Губернатор пил медленно, полузакрыв глаза. «Интересно, зачем все-таки он меня вызвал?» — думал Петр. Этот вопрос он задавал себе с того момента, как два часа назад в его комнату в отеле «Эксельсиор», лучшем отеле Уарри, городка на берегу Бамуанги, постучал элегантный лейтенант и сообщил, что ему приказано доставить русского журналиста мистера Николаева к губернатору провинции. Немедленно.

Управляющий отелем, сопровождавший офицера, тщетно пытался скрыть свой испуг: губернатор славился крутым нравом…

— А вы любите музыку? — неожиданно прервал мысли Петра губернатор. В черных выпуклых глазах подполковника светилось любопытство. Петр кивнул.

— Я так и знал. Все русские любят классическую музыку и прекрасно играют в шахматы, — улыбнулся подполковник и поднес стакан виски к своим полным, резко очерченным губам.

— Но я не думаю, ваше превосходительство, что вы пригласили меня лишь для того, чтобы сыграть со мною партию-другую.

Губернатор с интересом взглянул ему в глаза.

— Что ж, вы правы… Гарба!

Старик в белом фартуке, с трудом распрямляя спину, вошел и застыл в почтительном ожидании.

— Принеси из моего кабинета зеленую папку, ту, что у меня на столе, — приказал губернатор и с радушной улыбкой обернулся к Петру: — Вы правы, хотя, честно говоря, я с удовольствием сыграл бы с вами и в шахматы.