Наемник Зимы - [45]

Через дюжину дней после Йони (седьмое ивайти) – эльфийского Нового года – люди отмечали праздник Благословения Яххана, переиначенный из древнего дня почитания Курайн, богини Снов и Забвения. Женщины расстарались и напекли пресных лепешек в форме полумесяцев. Из подвала барон приказал достать несколько бочек пива. Его разбавили для крепости самогоном и подавали нагретым с сухими листьями чабреца. Бедное угощение этого года компенсировалось музыкой и танцами. И, как того требовала традиция, в большой зал господского дома пригласили всех, без разбора сословий и званий. Самая забитая из прачек могла танцевать с самым высокородным рыцарем без ущерба для чести последнего. Никто не должен был отказывать никому во внимании и разговоре, даже самом пустячном. Ведь чем больше будет сказано слов в праздничную ночь, тем больше ячменя вырастет на полях. Чем дольше будут продолжаться пляски, тем крепче будет овечий приплод. И Яххан в щедрости своей подарит всем много добрых и приятных снов, припасенных в глубоких карманах, а те, кто поругался, обязательно помирятся и забудут свои обиды. В старину верили, что все сны, которые будут увидены в эту ночь, – вещие, потому что щедрая Курайн, как всякая добрая хозяйка, самолично начищает до серебряного блеска обе луны, и пылинки сыплются на землю, на головы спящих. На кого падет частичка Шерегеш – узнают во снах будущее, на кого пылинка Сирин – тем откроются тайны прошлых воплощений.

Ириен ожидал, что опять станет метаться полночи по своей комнатушке, как раненый зверь, сдерживая желание ответить волчьему вою, доносящемуся из Чернолесья. Однако едва он прилег на кровать, щедрая Пестрая богиня ниспослала ему сон.

…Гладь озера была безупречна, как самое ровное из зеркал, в нем отражалось серебристо-розовое рассветное небо и тонули последние огоньки зимних созвездий. Где-то на горизонте утро начертило черную полоску дальних холмов, позолотив их вершины. Ущербный ломтик Шерегеш стал почти прозрачным, а маленькая Сирин совсем исчезла. Наступал призрачный и почти неуловимый час пограничья меж ночью и утром. Абсолютная тишина и безграничный покой поглотили остров Цитадели[9] без остатка. Это место Ириен не смог бы спутать ни с каким другим, даже во сне. Впрочем, ничего не изменилось здесь с тех пор, как он покинул остров, как ничто не менялось до него и не изменится до скончания веков. Те же величественные развалины, живописно разбросанные камни, заросшие кустиками офола и ваккры, рассохшиеся скелеты лодок, похожие на куски паутины сети на шестах, не зарастающая травой тропинка к покосившемуся причалу. И Врата Цитадели, окованные медью, смеющиеся над вечностью. И согнутая фигурка возле догорающего костра. Под ногами поскрипывал песок, а воздух пах дымом и высохшей травой, утренний мороз пощипывал щеки, но Ириен твердо знал, что все это – сон. Сон Познавателя. И почему ему снится этот сон, он тоже знал. Знать было тяжело и больно. Ириен подошел ближе.

– Здравствуй, Мастер.

Фьеритири сидел возле огня на своей любимой скамеечке и смотрел на крохотные язычки пламени так, словно не было для него занятия важнее и ответственнее в этот миг.

– Холодно сегодня, – сказал он, не поднимая глаз на Ириена. – Редкая стужа для нашей зимы. Подойди поближе, не то замерзнешь.

Сам Мастер обходился тончайшей снежно-белой рубашкой и простыми штанами, заправленными в грубые сапоги, и, по всей видимости, не ощущал ни холода, ни тепла. Белые волосы, не заплетенные, как обычно, в косы, лежали на широких плечах, словно плащ. Но вряд ли он согревал.

Ириен молча сел напротив и протянул руки над огнем, прикасаясь к ледяным пальцам учителя. Они были так холодны, что обжигали.

– Я рад видеть тебя. Ты знаешь, зачем я тебя позвал? – тихо спросил Фьеритири.

– Да.

– Я ухожу, Ириен, – тихо сказал волшебник. – Прости, если я выбрал не слишком удобное для тебя время, но поверь, я и так ждал столько, сколько мог. В одиночку это очень тяжело. – Фьеритири грустно улыбнулся. – Хитрец Риннан сбежал самым первым. Ты ведь знаешь, что с Нарье особенно не поговоришь. Кстати, это он решил, что последним должен остаться именно я. Дескать, у нас с тобой наибольшее духовное сродство и все такое. Он всегда умел подвести теорию под любую свою блажь. Впрочем, тут он оказался прав.

Глаза у Мастера были ярко-голубыми и совершенно юными, словно ребенок глядел с лишенного всякого возраста лица старого-престарого эльфа. Долгая, невероятно долгая жизнь его заканчивалась, и на пороге смерти Фьеритири был полон любопытства, а предстоящее виделось ему, как очередное приключение, очередной опыт.

– Поколения Познавателей, которые предшествовали тебе, и мы с Риннаном и Ульнари, и те, о ком ты никогда не слышал, накопили огромную силу. Она столь велика, что Зеленая Ложа вкупе с Оллаверном не смогут сравниться с ней даже приблизительно. И теперь она безраздельно твоя.

– Мне не нужна эта сила, мастер Фьер.

Возражать на самом деле было поздно. Ужас и боль, возникшие в тот миг, когда Риннан отдал Познавателю Слово, давным-давно улеглись. Отчаяние, пробужденное Путями Ульнари, забылось, осталась только щемящая грусть. Теперь уходил Фьеритири.