Наедине с суровой красотой - [11]

Я помню друзей отца, компанию парней из ВВС – все молодые, всем от двадцати до тридцати, – чуть ли не лучше, чем своих собственных приятелей. Это были «дяди». Стэн был картежником в черных очках с толстыми стеклами, явным мозговым центром компании; он называл меня и братьев «типчиками». У Дона была блондинистая прическа «афро» и забавная манера щелкать пальцами при разговоре; он со временем женился на сестре моей матери, Мэри Энн, и стал мне настоящим дядей. Последним был Тетушка Пол, милый мужчина, изначально нареченный именем Лестер, а прозвище Тетушка дала ему я, поскольку у нас уже было слишком много дядюшек. Ларри Хармони был здоровенным рыжеволосым парнем, который однажды блевал на можжевельник на нашем переднем дворе во время одной из папиных вечеринок с банья кауда[16], отчего можжевельник стал золотистым и разросся вдвое пышнее. Ларри стрелял уток и фазанов, которых мы запекали к воскресенью Суперкубка; детям давали задание – ощипывать ошпаренные тушки. А центром компании был мой отец, человек, который играл в боулинг шаром цвета жженого сахара с надписью polata, что на пьемонтском сленге означало мужское яичко, и припасал для каждой вечеринки целый мешок пошлых анекдотов.

Я научилась стрелять из 22-го калибра, потрошить форель и выслеживать оленей. Природа, как я ее понимала, была одновременно прекрасна и опасна.

Поскольку папа был солнцем, вокруг которого описывали орбиты столь многие, мы с братьями часто оставались, точно луны, дожидаться его возвращения. Где только не приходилось ждать – на полях для игр с мячом и на собачьих бегах, у продуктовых магазинов, на «детских площадках» у казино, с горстью четвертаков, выданной на игру и закуски, в то время как родители предавались азартным играм весь день напролет, или же у кого-нибудь дома, пока отец играл с хозяевами в бридж или смотрел футбол, запивая зрелище галлонами вина «Карло Росси» и красным бургундским, распевая с друзьями «Эй-ей-ей-ей, пососи мой juan-nachee»[17].

Огромные куски моего детства заглотнула скука – не того общего для всех детей свойства, когда мы жалуемся, несмотря на игрушки и друзей, что нам «нечем заняться», а такая, которая появляется, когда убиваешь время. Мы с братьями придумали игру под названием «мост-ломайся-аллигатор-ешь» для тех дней, когда папа оставлял нас в машине, а сам шел за продуктами в магазин на территории базы. «Разрешено брать с собой только одного ребенка за один раз!» – говорил он, и это означало, что он просто оставлял в машине нас всех, вместо того чтобы выбрать одного, который пройдет внутрь. В этой игре тот игрок, который изображал мост, перекрывал собой пространство между передними и задними сиденьями нашего микроавтобуса, в то время как «ломатель» переползал через его спину. «Аллигатор» поджидал, затаившись в изножье заднего сиденья, и все мы приговаривали: «Мост, ломайся, аллигатор, ешь!»

Папа был мастером-церемониймейстером и дома, объявляя, что мы поедем в кафе-мороженое или автозакусочную.

– Надевайте-ка пижамки да подушки берите, – говорил он на манер конферансье.

В нашем доме он был главным поваром и врачом, рвал зубы с помощью плоскогубцев и носового платка, втирая в десны немного бурбона.

Он также был нашим сержантом по строевой подготовке.

Огромные куски моего детства заглотнула скука – не того общего для всех детей свойства, когда мы жалуемся, несмотря на игрушки и друзей, что нам «нечем заняться», а такая, которая появляется, когда убиваешь время.

По субботам мы с братьями просыпались рано, чтобы успеть посмотреть как можно больше мультиков, пока отец не начнет выкрикивать приказы. Вооруженные чистящими средствами и бумажными полотенцами, метлой и пылесосом, мы наводили чистоту в доме, гараже, своих комнатах, старательно выполняя назначенные нам задачи. Если мы работали недостаточно быстро и без должного энтузиазма, папа грозился и орал.

– Поторапливайтесь! – говорил он. И мы поторапливались.

Угрозы были папиной управленческой политикой. Ему достаточно было только щелкнуть ремнем или пригрозить дать нам «повод для слез», а иногда и перекинуть кого-нибудь из нас через колено, постыдно спустив штаны. По мере того как мы росли, ремень все чаще заменяла его мощная лапища.

Хотя отец с гордостью рассказывал, как я самостоятельно приучилась к горшку, когда мне не было еще и года, я этого не помню – помню только, как он нависал над моим старшим братом и вопил «отправляйся в ванную», которая находилась в конце длинного коридора трейлера в Саннивейле. Когда Крис мешкал, отцовская рука взметалась атакующей змеей и шлепала двухлетнего сына. Я тогда едва начала выговаривать слова, но уже распознавала опасность и инстинктивно избегала необходимости «усваивать уроки».

Один такой урок касался спичек. Обвязав резинкой мои тесно сжатые пальцы и вставив в центр зажженную спичку, он требовательно спросил:

– Будешь еще играть со спичками?!

– Нет, папочка! – кричала я.

Он продолжал держать мою руку, пристально глядя на меня своими зелеными глазами с золотыми крапинками, точь-в-точь как у меня. Пламя ползло вниз по деревянной щепке. Жар постепенно начинал припекать подушечки моих пальцев.