Наедине с собой с комментариями и иллюстрациями - [2]

Стоицизм настаивал на противоположном: человек – общественное животное, человек появляется как реальность тогда, когда он живет среди других людей. Конечно, стоики тоже любили уединение, как и всякие философы, размышляли и вели неспешные беседы. Но само слово «стоя» обозначало общественное здание в Афинах, Пеструю стою, расписанную философом Полигнотом, где около 300 года до н. э. Зенон Китийский стал собирать учеников. Стоя была местом торговли и собраний, потом по ее образцу в Римской империи стали строиться базилики, где устраивались встречи, сделки, проходила торговля, разворачивались дискуссии и даже философские тренинги. Эти базилики потом превратились в христианские церкви. Можно считать, что Пестрая стоя была чем-то вроде Дома культуры или нынешних многофункциональных комплексов, но сейчас нам не так важно, как учил Зенон, сколько почему учение стоиков просуществовало много веков. Так, хотя стоицизм и христианство были смертельными врагами, смертельными иногда в буквальном смысле – учитель Марка Аврелия Юний Рустик осудил на смерть христианина Иустина Философа – христианская аскетика взяла из стоицизма некоторые базовые термины, например, «страсти», «воздержанность», «бесстрастие», «блюдение себя» (контроль над собой), встроив эту стоическую систему в новую реальность духа. Образ мудреца, который достигает бесстрастия, не реагирует на страсти, соблазны и искушения и тем самым достигает высот духовного развития, просто перестал в христианстве быть достоянием избранных, тех же высших римских чиновников, теперь любой крестьянин мог упражняться в бесстрастии.

Если излагать философию стоицизма совсем кратко, то она основана на одной простой предпосылке: все в мире – наши действия и наши мысли, даже самые малые – имеют свои неотменимые последствия. В чем-то это стоическое учение используют и нынешние тренеры личностного роста, когда говорят «мысль материальна», «не волнуйся и не представляй худшего, это тебе же бумерангом вернется», это просто разбавленный и опошленный стоицизм. Основатель стоицизма, упомянутый Зенон, считал, что весь мир – живой организм, одушевляемый «пневмой», дыханием, какой-то душой мира. Поэтому наши мысли оказываются столь же роковыми, сколь и наши действия, мы можем в любой момент навредить всему миру. Этот принцип мы сейчас знаем как «бабочку Брэдбери»: сделав что-то плохое даже самому малому существу, мы можем вызвать неотвратимые губительные последствия. Тогда это было настоящей революцией в философии: Платон и Аристотель руководствовались своим политическим опытом, отдельными уроками истории, и, хотя некоторая мысль о всемирной истории у них была, событие у них происходит прежде всего здесь и сейчас, а потом уже просчитываются его последствия. Тогда как Зенон Китийский считал себя космополитом и не проводил границы между природой и государством: все, что происходит на земле, касается сразу всех.

Что нужно сделать, чтобы не причинять вред или хотя бы его уменьшить? Прежде всего, следует перестать бояться смерти. Эпикур тоже считал, что бояться смерти не надо, но предлагал просто отвлечься от нее и жить настоящим, потому что в настоящем пока смерти нет; иначе говоря, обращался к частному воображению. А для стоиков даже воображение было только общественным: мы все вместе должны научиться не бояться смерти, потому что иначе мы все вместе совершаем неразумные поступки – замыкаемся в себе, жадничаем, распутничаем. Кто-то от страха перед смертью превращается в потребителя, кто-то предается развлечениям, а кто-то начинает ненавидеть всех людей. Мы, говорят стоики, не сразу замечаем, как эти дурные качества проявляются, нам кажется, что мы ведем себя по-прежнему «нормально», но на самом деле мы уже кого-то обидели, а кого-то и ограбили. Поэтому нужно вместе не бояться смерти, следить за собой, избавиться вообще от всех страхов, кроме страхов перед реальными опасностями, и тогда государство, общество и природа (стоики не различали, в отличие от нас, этих трех реальностей) станут счастливыми.

Настоящий стоик, например, крупный политик или полководец, является «мужем» (vir) и проявляет во всем «мужество» (virtus). Это последнее латинское слово трудно перевести на русский: его переводят и как «добродетель», и как «доблесть», и как «мужество», а можно перевести, вспоминая прилагательное от него, и как «виртуозность». Можно обозначить это так: это не временный порыв, как звучит в нашем «мужестве» или «доблести», это выработанное человеком в себе состояние, которое и позволяет ему быть государственным мужем, предводителем, спасителем отечества, масштабно мыслящим политиком. Это «мужество» требует ясных решений, терпения, железной воли, и надо заметить, оно обычно немилосердно. Еще с точки зрения Аристотеля, «страх» и «сострадание» в трагедии – это нежелательные «страсти», которые надо преодолеть «катарсисом», и тем более стоики ненавидят не только страх, но и сострадание. Мужественный человек, конечно, должен быть щедрым, как солнце светить на всех и помогать всем, думать об общем благе, – но проникаться чувством, испытывать к кому-то слабость, кого-то спасать, забыв о других – это не для стоиков, это для христиан. Поэтому, скорее всего, стоики так не любили христиан – они казались им плаксами, ненадежными людьми, потенциальными предателями. Когда римские императоры, и среди них, к несчастью, и Марк Аврелий, обрушивали гонения на христиан, то жертвами гонений становились высокопоставленные люди – например, живший несколькими поколениями позже Диоклетиан казнил Георгия Победоносца и Димитрия Солунского, высших офицеров, командующих округами, боясь, что из-за склонности к милосердию и состраданию христиане могут струсить в ответственный момент на поле боя.