Наедине с собой, или Как докричаться до вас, потомки! - [2]

Отдельные куски из рукописи книги печатались в кастрированном виде в наших газетах. Бедного Гурунца главлит резал по живому так нещадно, что случалось, иные критики обвиняли его в "глянце", "лакировке", "розовости", даже “трусости”. В ответ мы смеялись, но я-то понимал, как переживает мой мудрый учитель и легко ранимый друг.

Только из рукописи книги я узнал, что, бывало, Гурунц переживал и страдал даже из-за меня. Отношения, особенно, когда дело касалось Карабаха, у нас были искренними до предела, бескомпромиссными. Я всегда был против, чтобы в открытых и закрытых письмах о бесчинствах Алиева и Кеворкова приводились конкретные имена жертв, живщих и работавших в Карабахе, а тем более занимавших какие-то должности. Ибо хорошо было известно, что подобные письма переправлялись тем, на кого жаловались карабахцы, и палачи беспощадно мстили жертве. Однажды после очередного письма Гурунца началось настоящее избиение всех тех, кого он намеревался спасти. С тех пор прошло более двух десятилетий. Я уже забыл подробности. Лишь из этой рукописи узнал, что Гурунц очень переживал, что мы с Багратом Улубабяном поговорили с ним, так сказать, по душам. И здесь он был искренен до конца. Тогда же мы выработали для себя принцип: находясь в Карабахе, не встречаться с партийными и советскими работниками, чиновниками, если даже они родственники.

Большей частью мы работали с молодежью в подполье. Фактов хватало с лихвой. В Ереване к Гурунцу шли из Карабаха ходоки, приносившие нам конкретные материалы о ситуации, о преступлениях, об этнической чистке армянского населения в области. И все эти данные вскоре становились достоянием масс. В одном из своих писем в Москву (копию, как это часто бывало, мы переслали за рубеж) Леонид Гурунц привел несколько десятков живых примеров нераскрытых преступлений. Речь шла об убийствах, которые азеры использовали как средство устрашения. Это старый, испытанный метод турок. Избить до полусмерти сына, изнасиловать дочь и телефонными звонками или письмами дать знать родителям, что то же самое ждет остальных детей. А потом уже за бесценок купить у армянина дом, построенный сто или двести лет назад дедом или прадедом. Об этом тоже писал Гурунц. В марте 1975 года, сразу после кеворковского пленума, Гурунц всерьез взялся за Алиева и секретаря Карабахского обкома. Многие упрекали его – слишком большое внимание уделяет своим оппонентам. Мол, чем больше будет крыть Кеворкова, тем больше это понравится Алиеву. Но упрямый и упорный Гурунц продолжал свою борьбу. Он прекрасно понимал, что, критикуя такого выкормыша, как Кеворков он бъет своими "крутыми кулаками" и в солнечное сплетение Кремля. Своими письмами – и это самое главное – он создавал общественное мнение в Армении, раскрывая глаза соотечественникам.

Перечисляя все бесчинства, начиная со времени Ленина и Сталина и до Багирова и Алиева, Гурунц обращается к своему народу: "Но мы не пройдем мимо таких лизоблюдов и лжецов. Ложь никогда и никому не приносила пользы. Будем бить тревогу. Нет ладу в нашем доме. В нашей семье единой. Все слова о дружбе, о единодушии – ложь и обман".

Мужество Гурунца для меня было понятием осязаемым. Он его не брал взаймы у очередной "оттепели" или "перестройки". Его публицистика, как это ни парадоксально, достигла своего пика именно в разгар так называемого застоя. Он черным по белому писал, что удивляется Ленину, который мог поверить в скоморошество Ататюрка, перекрашенного в красный цвет революции. Правда, не удивлялся скоморошеству Алиева, “Алиев тот же Ататюрк, еще не сбросивший с себя коммунарку". Доживи мудрый и честный Гурунц до наших дней, думаю, он не удивлялся бы и Ленину. Однако ценность любого общественного деятеля измеряется критериями и реалиями его времени.

Автор этой книги задолго до начала, я бы сказал, действенного этапа Карабахского движения, являющегося составной частью национально-освободительной борьбы армянского народа, определил, что пантюркисты практически загнали карабахцев в пороховой погреб и уже подожгли бикфордов шнур. Понимал, вернее, предвидел и то, что войны не миновать. Более того, он твердо знал, что вопрос стоит поистине шекпировский: "Быть или не быть". И, находясь на смертном одре, писал строки, которые нас, участников и свидетелей кровавой бойни, в которую втянул враг, поражают сегодня: "Говорят, нельзя вступить в войну, не имея шансов на победу. Не согласен. Нужно вступить в бой, если даже заранее знаешь, что твоя смерть ничего не изменит, что огонь по шнуру будет бежать дальше к пороховому погребу, грозя под его обломками похоронить не только тебя, но и тех, кто замыслил поднять на воздух этот страшный погреб. И я ползу, ползу к этому опасному шнуру: сбить во что бы ни стало. Сбить огонь, чего бы это мне ни стоило. Вперед, старина, никаких шансов на победу не обещаю".

Я думаю, сегодняшние наши беды начались тогда, когда авантюристы, спекулируя национальной идеей (это потом, зажравшись, ее назовут "ложной категорией"), дорвались до власти и тотчас же взялись за отрицание методов борьбы предшествующего поколения. При этом клеймя всех и вся за то, что они де были людьми наивными и верили в Москву. С уверенностью могу сказать, что уже к 1988 году в Карабахе вообще не было бы армян, если бы сами карабахцы не боролись, не сопротивлялись, презрев общесоюзный ГУЛАГ вообще, азербайджанский – в частности. Каждое письмо, и особенно, каждая опубликованная в союзной печати статья о проблемах Карабаха делали свое спасительное дело. Какими бы наивными сегодня, с высоты времени, ни казались эпистолярные методы борьбы, значение их трудно переоценить.