Надо как-то жить - [13]

Завгар снова сказал за всех:

– Коню понятно, Ильич, что прав ты. Но и в наше положение войди: новый хозяин припер нас. Мудохались тут всю ночь. Глянь – сияние какое! Даже при Сталине такого порядка не было бы…

– На запруду зачем сгрузили? Не могли до свалки доехать? Пять-шесть километров до нее… Да отпустите вы меня!

Отпустили.

– Славка, ты зачем сгрузил на лед? – с напускной строгостью спросил завгар у тракториста, молоденького парня с замороженно-неподвижными глазами.

– По привычке, – сморщился в улыбке тракторист.

Небораков плюнул под ноги, со стиснутыми губами молча посмотрел на парня. Сдавленно-тихо произнес:

– Когда же мы станем людьми?

Хлопнул за собой дверью так, что посыпалась с потолка и стены штукатурка.

– Эй-эй, полегче: это теперь не государственные двери, а частные! – насмешливо-грозно гаркнул вдогонку завгар и азартно потер ладони: – Давайте-ка, парни, еще разок сыграем. – И хохотнул: – Покуда не заявился еще какой-нибудь хозяин.

Небораков шел домой, резко отмахивая правой рукой со сжатым кулаком:

– По привычке, по привычке!..

Лариса Федоровна еще не вернулась из школы, а Михаилу Ильичу так сейчас нужен был собеседник. Бесцельно бродил по двору. С грохотанием отбросил ногой пустое ведро, зачем-то припугнул собаку на цепи, курил лихорадочными короткими затяжками. Не докурив одну, прикуривал другую папиросу. Был похож на большого взбешенного зверя в клетке.

– Да как же дальше жить, люди добрые?

Неожиданно остановился перед рулонами рабицы:

– Лежите, голубчики? Хватит бока отлеживать, пора людям послужить.

Взвалил на плечо рулон, отнес его к запруде. Следом второй, третий, четвертый, – за час-пролтора все перетащил на опушку сосновой рощи. Снег был глубокий, но уже поеденный солнцем, обледенело-ноздреватый. Небораков проваливался с хрустом, иногда по колено. Тяжко было одному. "Эх, зря летом не послушал брата". Взял в сарае корзину с гвоздями соткой. Были и мельче, но решил, что прибивать надо намертво; а по теплу еще продольными брусками надо будет скрепить изгородь. Засунул за голенище валенка молоток, прихватил совковую лопату.

– Готов к труду и обороне!

Остановился перед первым столбом, а было их пять-шесть десятков до самой дамбы. Столбы остались от того времени, когда птичник благоденствовал, – кишел птицей, гуси и утки словно бы облаком покрывали водоем. Попробовал раскачать один столб, другой, обстукал молотком – пытал на крепость, на устойчивость. Еще простоят не один год, хотя покосились и подгнили. Но по-настоящему в марте, конечно, не проверить – земля мерзлая. Выбора нет, надо браться за дело.

Очистил снег от одного столба к другому, получилась глубокая стежка. Распаковал рулон, стал натягивать сетку между столбами. Одному несподручно было работать. Сетка, съеживаясь, валилась из рук. Молотком поранил палец. Но все же прибил один край, раскрутил сетку, прибил, натянув, к другому столбу. Упарился. Пот ел глаза, куржак залеплял ресницы. Но Михаил Ильич не отступал, даже спешил: коли взялся, так надо сделать, надо успеть дотемна.

Подошла Лариса Федоровна, от удивления слова не могла сказать.

– Не мешай. Все равно сделаю, что задумал.

Она потопталась на снегу:

– Я и не мешаю. – Ушла домой. Со двора крикнула: – Обед готов!

Он отмахнулся. Но часа через два все же пообедал.

Последний рулон натянул, когда солнце зависло над рощей, готовое провалиться в снега и нагущающийся стылый воздух. Посидел на пне, шапкой отер с лица пот, с волос соскреб сосульки, осмотрелся. Удовлетворенно подытожил: все пути к запруде перегорожены – ледовая дорога перекрыта с обеих сторон, тропы от шоссе и села перерезаны. Хватило сетки, чтобы упереться в дамбу. По ней люди ходят, но мусора дуроломно, нахраписто уже не подвезешь – узка она, только для мотоцикла или велосипеда. С восточной стороны запруду подпирают огороды, повдоль забора которых вьется тонкая тропка, – тоже не подъедешь на технике, если только тележку прикатить руками. С юго-восточного края запруду бережет небораковский дом с огородом.

Возле рощи перед сеткой затормозил бокастый большой, как автобус, джип, из него вышли трое крепких мужчин. "Какие-то господа, – с необъяснимым раздражением подумал Небораков, отводя взгляд от подходивших к нему незнакомцев и прикуривая. – Видать, вон из тех барских коттеджей. Горожане чертовые, понастроили себе тут дач-дворцов! Хотели, значит, проехать по льду? А вот дулю вам на постном масле! Будут бить, так я просто так не дамся".

Двое здоровяков, молодых, в узеньких черных очках, с битами за пазухой, остановились в некотором отдалении, пожевывали и зачем-то притворялись, что отчаянно скучают. А третий подошел к Михаилу Ильичу, грузновато-рослый, в потертой кожаной куртке на толстом меху, с утомленными впалыми глазами.

– Бог в помощь, дядя Миша. Загон для скота сварганили, что ли?

Небораков не сразу признал Наездникова-младшего – постарел человек, а помнил его желторотым, бравым пареньком, студентом сельхозинститута. Неуверенно пожал Михаил Ильич протянутую руку, посмотрел пытливо, но скользом, – каков же он, новый хозяин Набережного? У Наездникова такая же широкая, тяжелая, как у отца, скула, такие же длинные, корневато-вязкие сильные руки, такая же сутулая осанка и косолапая, настороженно-звероватая походка. В одежде не модник, как и отец, но все на нем добротное, практичное. "Не кичится богатством", – подумал Небораков, приподымаясь и уже разговаривая с Наездниковым стоя.