Надежда мира - [70]

Дорога, точнее широкая тропа, вела через приветливый лес. Риэль честно предупредил, что предстоят еще минимум две ночевки под открытым небом, но если вдруг начнет накрапывать дождь, он соорудит шалаш, умеет, получается хорошо и почти не промокает. Еда у них была, причем такая, что Женя предвкушала удовольствие: творог, больше похожий на взбитые сливки, нежный, сладкий, его было много, а еще были какие-то лепешки, взглянув на которые, Риэль сглотнул слюну и не торгуясь купил сразу десяток. Он рассказывал забавные истории, заставлял Женю петь на ходу и показывал, как нужно это делать, как дышать, даже как держать спину и голову, чтобы голосу было легче. Женя добросовестно пела, держала и учитывала замечания, слегка удивляясь, насколько же серьезно он относится к обучению, ведь все равно не выйдет из нее великой менестрельши. Не Монтсеррат Кабалье.

В общем, среди менестрелей попадались тоже не сплошь Шаляпины и Каррерасы, имелись и обладатели камерных голосов, невеликих, но тем не менее звучных и послушных, но такие, как правило, были своего рода бардами: то есть не замахивались на «Темнолесье», а исполняли то, что сочиняли сами. Риэль пообещал Жене перевести на всеобщий все романсы, какие она вспомнит, и насочинять еще сколько угодно, такая музыка пишется сама, а слова придумаются, никуда не денутся. Ну да, или «Уси-пуси», или «Аве Мария»…

Женю вдруг осенило и она начала напевать Риэлю знаменитый дуэт из «Призрака оперы». Там, конечно, женский голос взбирается на немыслимую высоту, но Риэль вполне способен переделать все с точностью до наоборот. К этим «полусвоим» творениям он относился легкомысленно, в Гильдии не регистрировал – халтура, однодневка, сегодня поют, завтра забыли, час на стихи, вечер на музыку – и пой не хочу. А вот «Усталые глаза» он сочинял – не ел, не спал, все только переписывал, боги знают сколько бумаги извел, хотя обычно все рождается в голове и в ней остается, пришел в город, купил листочек, с одной стороны ноты записал, с другой слова – и в Гильдию. И тут – пришел, начал записывать – не то. И так почти три недели. Деньги кончились, петь не мог, но пел, то есть издевался над слушателями, ладно хоть ресторан был… трактир, кабак, публике все равно было, под что пить и жевать…

Откуда вдруг вынырнули эти люди, Женя не поняла. Вроде и подлеска особенного нет, деревья как в парке росли, цветов море, кустики хиленькие, и вдруг появляются сразу пятеро, двое с тяжелыми арбалетами, остальные с ножами по полметра длины. Женя взвизгнула от неожиданности и вцепилась в Риэля, а он крепко обхватил ее руками. Напряжен он был – ну камень, а не человек.

– Попались, – умильно сообщил один.

– Мы менестрели, – торопливо сказал Риэль. – Идем из Миддика в Скамож.

– Ну, раз менестрели, – заржал второй, – есть вас на ужин мы не станем. И даже брякалки ваши вам отдадим. Пошел вперед, и живо.

Риэль обнял Женю за плечи и не выпускал, хотя идти было неудобно. Взглянув на него, Женя испугалась еще больше, потому что лицо у него было вообще… не его. Свободной рукой он отводил ветки, смотрел прямо перед собой и молчал. Дорога не заняла много времени: сразу за деревьями обнаружился распадок, в котором и располагался лагерь разбойников. От силы полчаса ходьбы от дороги – наглость неслыханная. В Комрайне разбойники вели себя осторожно, потому что ловили их постоянно, старательно, при задержании не церемонились, да и суд обычно кончался примерно одинаково. Жене и Риэлю постоянно попадались на дорогах патрули, суровые, бдительные и вооруженные до зубов. Документы не проверяли за неимением здесь особенных документов, но Риэля заставляли предъявлять знак Гильдии – татуировку на внутренней стороне запястья. Могли еще потребовать, чтобы он спел куплет из какой-нибудь знаменитой баллады, потому что особо ушлые разбойники порой пытались прикинуться менестрелями.

Лагерь был обустроен основательно: несколько палаток, кострище посередине, вокруг аккуратные чурбачки, чистота. К тонкому дереву длинной веревкой была привязана коза. Скарр, местный заменитель собаки, равнодушно на них покосился. Разбойники были относительно ухоженными, во всяком случае воняло от них не очень. Риэля грубо толкнули в спину, а так как он обнимал Женю, то они оба упали на карачки, и Риэлю еще поддали по заду – просто для развлечения.

– Мешки развязывайте, футляры открывайте, – скомандовал один. – А деньги сразу отдашь или огнем тебя пожечь сначала?

Риэль молча снял свой рюкзак, развязал, открыл оба футляра, потом помог Жене, и пока бородатый тип рылся грязными руками в ее белье, отдал начальнику кошелек. Тот взвесил его на руке.

– Все?

– Двадцать золотых и полтора десятка дин, – пожал плечами Риэль. – Немного мелочи. Миддик – город дорогой.

– Двадцать золотых? Это хорошо. Мелочь оставь себе. Но если ты утаил хоть что-то, будешь очень жалеть.

– Я знаю правила, – грустно сказал Риэль, вызвав приступ бурного хохота, потянул Женю вниз и, когда они сели под деревом, снова ее обнял. Разбойники переворошили все их небогатые вещи, но заинтересовало их немногое: шарфик из батинского шелка, одно из двух Жениных платьев и концертный костюм Риэля. Все работники ножа и топора были ниже его ростом и заметно шире в плечах, ну куда, спрашивается, им серебряно-черная рубашка? Впрочем, одежда здесь дорога, можно продать, старьевщики, торгующие подержанными тряпками, не самые бедные люди в Комрайне. Скромная цепочка у Жени на шее почему-то не привлекла их внимания, может, просто показалась несолидно тонкой, а медальон скрывался под блузкой. Женя прижалась к Риэлю, снова развеселив бандитов, а Риэль опять напрягся.