Надежда - [46]

Бойцы беспорядочной толпой ринулись в коридор, куда теперь била струя голубого пламени, крики и выстрелы смешивались в оглушительную неразбериху. Вдруг все погасло, кроме двух фонарей у кого-то в руках, керосинового и электрического.

— Они прекратили подачу бензина, когда увидели, что огнемет у нас, — сказал в темноте чей-то голос. И добавил, после секундной паузы: — Я знаю, что говорю, я возглавлял пожарную команду.

— Стой! — крикнул Эрнандес тоже из глубины коридора. — У них баррикада в конце.

Негус вернулся обратно. Бойцы зажигали фонари.

— Выродком по своему желанию не станешь, — сказал Негус Эрнандесу. — Дело решилось в четверть секунды. Ему хватило бы времени навести огнемет на меня, прежде чем я успею выстрелить.

Я смотрел на него. Нелепая штука — жизнь…

Видно, нелегко сжечь заживо человека, когда он на вас смотрит…

В коридоре, ведшем к выходу, было черно, только в самом конце тускло светлел прямоугольник дверного проема. Негус закурил сигарету, те, кто шли сзади, все разом последовали его примеру: возвращение к жизни. На мгновение огонек спички или зажигалки высветил лицо каждого; затем все снова погрузилось в полутьму. Они шли к залу музея Санта-Крус.

— Над облаками какой-то самолет, — оповестили их крики в зале.

— Что нелегко, — снова заговорил Негус, — так это не колебаться, понятное дело. Вопрос секунд. Два дня назад француз вот тоже отвел огнемет. Может, этот же самый… И не обжегся, но и того не убил. Француз говорит, он это дело знает, в того, кто на тебя смотрит, огнемет не нацелишь, это точно. Не решишься… Все-таки не решишься…

Глава вторая

Каждый день кто-нибудь из офицеров интернациональной авиации заходил в оперативное управление и иногда — в госбезопасность. Маньен почти всегда посылал Скали; благодаря своей образованности Скали без труда находил общий язык с офицерами из главного штаба военно-воздушных сил, которые все почти служили в армии до республики (Сембрано и его пилоты — статья особая). Скали без труда находил общий язык со всеми, включая госбезопасность, — вся его фигура, пока еще коренастая, но из таких, которым суждено расплыться в старости, излучала проницательное добросердечие. Он в той или иной мере приятельствовал со всеми итальянцами эскадрильи, которые выбрали его своим представителем, да и с большинством остальных летчиков тоже; к тому же он отлично говорил по-испански.

Сейчас его срочно затребовали в полицию.

Вход в здание охранялся пулеметчиками. Близ кресел с раззолоченными вогнутыми спинками, надменных и пустовавших, переминались с ноги на ногу люди со смиренными лицами горемык, характерными для всех войн. В небольшой столовой (из особняка, куда недавно вселилось армейское отделение госбезопасности, ничего не вывезли) между двумя конвоирами психовал Серюзье, приятель Леклера, более чем когда-либо оправдывая свою кличку Летучий Лопух.

— А, Скали, это ты, Скали! Ну, старина!..

Скали подождал, пока он отжужжит.

— Я думал, мне кранты! Кранты, старина!

Поскольку при Скали был служащий госбезопасности, конвойные, стоявшие по бокам Серюзье, немного отодвинулись в сторону, но он не осмеливался чувствовать себя свободнее.

— Ну и шлюхи здесь, старина, ты себе не представляешь!

Даже сидя, он, со своим безбровым лицом и бегающими черными глазами — точь-в-точь как у Пьеро, — напоминал мотылька, ошалело мечущегося в запертой комнате.

— Секундочку, — сказал Скали, подняв указательный палец. — Начни с самого начала.

— Понимаешь, вот: девчонка подцепила меня на Гран-Виа. Что она говорила, не знаю, но смысл был тот, что она умеет всякое разное. Ну я и говорю: «Ты итальянским способом умеешь?» — «Si»[59], — она мне в ответ.

Я, значит, пошел с ней, да, но только я приноровился, смотрю — она хочет по-обычному. Ну уж, нет! Договорились, что итальянским способом, я ей говорю, значит, итальянским. Она не хочет понять. Я тогда говорю — это надувательство. Стал одеваться, а она звонит по телефону на испанском. Заявляется толстенная шлюха, она меня не понимает, я ее. Толстенная все показывала на девочку, та тоже была нагишом и очень ничего, и вид у толстенной был такой, будто она хочет мне сказать: «Чего же ты, давай!» Но я-то знал, что девочка ни в какую. Ну, я объясняю толстенной, что не в этом дело, а она решила, я хочу их обжулить. И не думай, что мне так уж нужно, чтобы обязательно итальянским способом, не в этом суть! Нисколько мне не нужно! Просто не терплю, чтобы меня водили за нос; и никогда не допущу. Ты согласен со мной или нет?

— Но почему ты очутился здесь? Не за похотливость же тебя забрали все-таки?

— Ну вот, толстенная видит, я ни в какую, она тоже звонит. Ну, думаю…

— …Вот сейчас заявится третья, еще толще…

Теперь Серюзье знал точно: Скали посмеивается, все кончится хорошо. Когда Скали улыбался, все его лицо смеялось, и веселый прищур, уменьшавший ему глаза, подчеркивал мулатский склад его физиономии.

— Знаешь, кто заявился? Шесть типов из ФАИ, все при винтовочках. Этим-то, думаю, чего нужно? Давай им объяснять мою ситуацию: не я просил, она сама предложила. С одной стороны, я знал, что они против проституции, значит, и против девочки; с другой стороны, они все добродетельные, значит, скорее всего против итальянского способа, по крайней мере в принципе, вегетарианцы несчастные! Хуже всего, что я по-испански ни бе ни ме, а то ведь так-то мужчина мужчину в этой ситуации поймет, сам знаешь. Но чем дальше я объяснял, тем больше эти ребятки хмурили морду. Старина, гляжу, один лезет за револьвером. Чем громче я ему ору, что да, господи, я же не делал итальянским способом, тем хуже шли дела. А обе шлюхи орали: «Итальяно! Итальяно!» Только их и было слышно. Мне в конце концов неловко стало, серьезно, старина. И тут пришло мне в голову показать этим типам из ФАИ мое удостоверение, оно на испанском. Ну они и привели меня сюда. Я добился, чтобы позвонили на аэродром.