Надежда гардемарина - [24]

— За что вы на нас напустились?

Мне захотелось кричать от отчаяния. И зачем только я вызвал Алекса на разговор?

— Мистер Уилски, выйдите, — я последовал за Сэнди.

— Ты не должен опускаться до жалоб и нытья, — сказал я ему. — Теперь ты офицер, а не кадет. И если недоволен начальством, держи свои мысли при себе.

Он покраснел:

— Есть, мистер Сифорт.

— Обещай впредь поступать именно так.

— Слушаюсь, мистер Сифорт, виноват.

Я был груб с ними, но Сэнди изо всех сил старался мне угодить.

— Очень не хочется назначать вам штрафные баллы. Ладно, иди в душ. — Я коснулся его мокрого плеча. — Ты хороший парень.

Надеясь найти правильный тон, я вернулся в зал к Алексу.

— Идиот! — резко бросил я ему.

— Идиот?

Я наклонился к нему и прошептал:

— Я делаю все, чтобы спасти вам жизнь!

Он промолчал, но в глазах застыло удивление.

— Командир Мальстрем вправе расследовать гибель своих офицеров так, как считает нужным.

— Но по закону…

— Алекс! — Даже заставляя его молчать, я рисковал нашей свободой. Неужели он не понимает?

— Это командир!

Я сказал все, что хотел. Приказ командира Мальстрема подвергать испытанию всех без разбора был прямым нарушением закона о даче свидетельских показаний. Когда мы приведем «Гибернию» домой, Адмиралтейство может списать его на берег или еще того хуже.

Но на борту корабля слово командира — закон. Мой долг — выполнять его приказы и докладывать о бунтарских настроениях. Вести себя иначе значило бы участвовать в мятеже.

Я молча смотрел на Алекса и ждал. Наконец по выражению его лица я понял, что до него дошло. В подтверждение этому он кивнул.

Я вздохнул с облегчением:

— С Сэнди теперь все в порядке, но если только он попытается рассуждать на эту тему, прижми его как следует. Не бойся.

— Понял.

— Можешь идти.

— Спасибо, — прошептал он. Я сделал вид, что не расслышал.

На следующий день начался ДН-допрос. Сначала вызвали гардемаринов, потом матросов. Когда я выходил из кабинета доктора Убуру, меня тошнило, кружилась голова. Я не знал, что наговорил под действием наркотиков, и, забравшись под одеяло, пытался справиться с тошнотой.

Утром действие наркотиков все еще ощущалось, хотя и слабее.

Тест не обнаружил виновных. Гардемарины прошли по самому низкому рейтингу. Больше всех пострадал от наркотиков Сэнди. Его все еще тошнило. На некоторых ДН действовал особенно сильно. В опубликованном отчете комиссии было сказано, что никаких признаков саботажа нет и что несчастный случай, возможно, был вызван неполадками клапана подачи топлива, что вовремя не было зарегистрировано вышедшим из строя сенсорным элементом.

Пока мы приходили в себя, корабль еще два дня провисел в космосе.

Командир Мальстрем без конца совещался с главным инженером, пилотом Хейнцем и доктором Убуру, не вернуться ли на «Околоземный порт». Во время моей очередной вахты он сначала держался скованно, но потом оттаял:

— Очень сожалею, Ники. И не могу не тревожиться. Даже не знаю, что делать.

— Понимаю, сэр.

— Я уже почти решился продолжить полет. Ведь саботажа не было, значит, риск невелик. А на Шахтере и на Надежде ждут наших грузов. Если мы повернем назад, следующий корабль попадет туда только через год.

— Да, сэр.

— Буду с тобой откровенным, Ники. У нас нет лейтенантов, а ты старший. Но повысить тебя сейчас не могу. Опыта маловато.

— Я знаю, сэр. А Вакс? — Горько было это говорить, но я не мог иначе. Я знал, что Вакс подготовлен гораздо лучше меня.

— Нет. Пока нет. Характер не тот. Я все же склоняюсь к твоей кандидатуре. К тому времени, когда мы прилетим на Надежду, ты научишься, обещаю тебе. Я помогу. А пока оба останетесь гардемаринами. Постараюсь, чтобы ты получил очередное повышение раньше других. — Случись такое, я оставался бы старшим по званию среди остальных на весь срок службы, если бы, разумеется, никто из них не стал командиром.

— В этом нет необходимости, сэр. — Я с трудом подавил в себе низменное стремление к карьере.

— Возможно, но я собираюсь поступить именно так. — Он вздохнул. — Завтра же начнем синтез. Сразу после поминальной службы.

— Да, сэр.

Служба была печальной формальностью. Все мы, офицеры, облачились в белые брюки с ярко-красной окантовочной лентой, сверкавшие белизной на фоне черных туфель, белые кителя с черной траурной лентой через плечо, белоснежные рубашки и черные галстуки. На груди сверкали медали за отличную службу.

В дальних полетах людей хоронили в запечатанных гробах, которые выбрасывались через воздушный шлюз. Так были похоронены погибшие на «Селестине», до сих пор продолжавшие свой бесконечный путь в космосе.

Однако нам хоронить было некого, и в столовой состоялась поминальная служба.

Там собрались все, кто был на борту «Гибернии». Члены экипажа чувствовали себя неловко в офицерских апартаментах. Родственники двух погибших пассажиров — мистер Раджив Этра и Дерек Кэрр — были в трауре и стояли вместе с офицерами, оплакивавшими своего командира от имени всего корабля. Остальные четверо пассажиров путешествовали в одиночку. Мистер Этра, несмотря на скорбь, держался с достоинством. У Дерека Кэрра были заплаканные глаза, и он ни с кем не разговаривал.

Командир Мальстрем совершал традиционный ритуал Иеговистского Воссоединения.