Надежда Егоровна - [6]

— М-м-да! — только и нашелся сказать Федор Петрович.

Засунув руки в карманы, он прошелся по комнате, потом снисходительно усмехнулся:

— Строга ты, мать, строга! Посади тебя в издатели — пришлось бы писателю Звягинцеву менять профессию…

Федор Петрович долго листал страницы рукописи.

Неожиданно задребезжал звонок. Федор Петрович с недоумением подумал, что гость в такой поздний час совсем некстати. Звонок повторился.

— Варя, Варвара!.. Да открой же! — не поднимая головы, закричал Федор Петрович. — И скажи, что я спать лег!

Из кухни никто не ответил.

«Спит наша королева», — с досадой подумал Федор Петрович, вышел в сени, открыл дверь и столкнулся с Варей. Пропустил ее впереди себя в дом и долго с недоумением смотрел, как Варя стаскивала с ног грязные сапоги.

— Поздненько, знаете… И кажется, третий раз на этой неделе?

— Надежда Егоровна к Тарасенковым посылала за творожницей… А их дома никого не было… ждала, ждала, — не очень уверенно бормотнула Варя и скрылась на кухне.

Утром Федор Петрович рассказал жене о поздних возвращениях Вари.

— Да, да… Я присмотрю, — пообещала Надежда Егоровна.

Но, как видно, слова хозяйки не подействовали на Варю. Девушка по-прежнему пропадала по вечерам, и вся работа по дому в эти часы ложилась на жену. Да и вообще, как показали Федору Петровичу наблюдения, Надежда Егоровна и Варя вели себя довольно странно. Они частенько о чем-то шептались, надолго запирались в спальне и никого к себе не впускали. А как-то раз, вернувшись в сумерки домой, Федор Петрович услышал в спальне Варино пение, сопровождаемое игрой на скрипке. Скрипка часто умолкала, обрывала песню и Варя. Тогда, отбивая такт ногой, кто-то ровным, терпеливым голосом объяснял: «Здесь „ми“, „ми“ две четверти… Начали… три, четыре», и скрипка вновь вела незатейливую мелодию.

Федор Петрович осторожно приоткрыл дверь в спальню, но она заскрипела и выдала его.

Лысый, сухонький старичок, учитель пения из местной школы, шагнул навстречу Федору Петровичу:

— Извините великодушно!.. У меня, знаете ли, ремонт в квартире. С ведома вашей супруги решили позаниматься у вас. Прошу прощения, если помешали. Последнее упражнение.

— Пожалуйста, пожалуйста, — немного опешив, согласился Федор Петрович и покосился на Варю, которая перебирала стопку нот на столе.

На другой день Надежда Егоровна положила перед мужем ученическую тетрадь и попросила решить задачку с двумя неизвестными.

Федор Петрович отодвинул рукопись в сторону, долго бился над задачкой, потом сконфуженно признался:

— Знаешь, мамочка, сплошная неизвестность… все перезабыл.

— Вот и со мной то же самое, — пожаловалась Надежда Егоровна.

— Да и зачем тебе все это?

— Как будто не догадываешься?

— Та-ак! Понимаю! — не скрывая раздражения, ухмыльнулся Федор Петрович. — Вполне романтическая история… Сердобольная хозяйка не щадя сил просвещает молодую девушку, рвущуюся к свету и знаниям… А по сему поводу в доме секреты, тайны, конспиративные уроки музыки…

— Слов-то, слов у тебя сколько! Сказал бы просто: раздразнил девушку Москвой да учением, а потом отмахнулся от нее, забыл. А девушка упрямая, с характером, за книжки взялась… Что угодно перетерпеть готова, а только бы учиться… Как же такой не помочь?!

— Похвально, конечно. Только опасаюсь: не осилить Варе всей этой премудрости.

Надежда Егоровна нахмурилась и, помолчав, строго сказала:

— Ты, Федор, всю жизнь делаешь, что тебе хочется. И я тебе не мешаю… Не мешай и ты мне.

Федор Петрович растерянно пожал плечами:

— Нет, нет… Не препятствую! Поступай как знаешь!

— Федор Петрович, к вам! — крикнула Варя, вводя в дом маленькую опрятную старушку в старомодном казакине.

Старушка пояснила, что она мать Степы Петухова, и попросила разрешения поговорить с писателем Звягинцевым.

Федор Петрович любезно усадил старушку на стул, приготовился слушать.

— Извините меня, пожалуйста! — сказала старушка и вдруг заплакала.

Федор Петрович поежился и в замешательстве посмотрел на жену: не поговорит ли она сама с матерью Степы? Раз слезы, значит, какие-нибудь неприятности, а он в таких случаях советчик плохой. Но Надежда Егоровна сделала вид, что занята своими делами.

Федор Петрович попросил старушку успокоиться. Та наконец осушила глаза и спросила Федора Петровича, за что они, старые люди, мать с отцом, так наказаны судьбой, если единственный сын презирает их, как злых недругов. На днях она отыскала Степу у приятеля, принесла новые башмаки, а он накричал, не принял: «Уходи, ничего мне от вас не надо!»

Правда, люди они маленькие, тихие, со слабостями. Старик всю жизнь мастерит на дому игрушки: заводных петушков, барабанщиков, попрыгунчиков. Сделает с полдюжины, снесет на базар, продаст — этим и живут до новой партии.

Пытался старик приучить Степу к своему ремеслу. Но тут сын с отцом и разошлись. Сын заявил, что это позор — одному работать дома, а потом сбывать свой товар на толкучке. Пойти же в артель старик наотрез отказался. «Я умную игрушку мастерю, с секретом, с фокусом. В артели такую игрушку понять не могут». Степа отца частником обозвал, старик сына — лоботрясом. Сынок-то все им в строку тогда поставил: и то, что у них, стариков, свой домишко, огород, козы, и то, что она, старая, в церковь иногда заглядывает.