Надеюсь и люблю - [47]

– Она была совсем крошкой, когда я видел ее в последний раз. Если честно, я не знаю, что чувствую по отношению к ней. Наверное, все станет ясно, когда мы встретимся.

Лайем предполагал, что богатые – а тем более богатые и знаменитые – отличаются от прочих людей. И все же такое безразличие взрослого человека к судьбе собственной дочери потрясло его до глубины души. Лайем не сводил с него пристального взгляда. Наконец на лице Джулиана отразилось что-то похожее на смущение или стыд.

– Она не знает, что вы ее отец, – сухо заявил Лайем.

– Что? Кай не сказала ей? Мне казалось, она должна была бы гордиться тем, что…

– Вы причинили ей боль, Джулиан.

– Да, черт возьми.

– Вы хотите сами сказать ей?

– Я? Нет.

– Мы живем в маленьком городке, – с облегчением продолжал Лайем. – Мне бы не хотелось, чтобы девочка узнала…

– Я буду нем как рыба. А если возникнут вопросы, можно сказать, что я здесь по поводу учреждения фонда «Загадай желание». Прошу вас, Лайем, давайте подождем и посмотрим, что станет с Кайлой, ладно? То есть если она не проснется…

– Хорошо. Подождем, – согласился Кэмпбелл.

Роза ждала возвращения зятя. Она вязала в гостиной и завидев его, бросилась навстречу. Она хотела что-то сказать, утешить, но Лайем прервал ее.

– Пожалуйста, не сейчас.

Что бы она ни собиралась сказать, все было бы неуместно. Лайем прошел мимо нее и поднялся по лестнице в комнату Джейси. Девочка крепко спала, откинув руку в сторону, словно и во сне тянулась к трубке стоявшего на туалетном столике телефона.

– Ты всегда была, есть и будешь моей дочерью, – тихо прошептал он.

На следующее утро Лайем проснулся рано и осторожно вылез из постели, чтобы не разбудить Брета, мирно посапывающего во сне. Он наскоро принял душ, вытащил из гардероба кое-какую одежду, сложил ее в спортивную сумку и, оставив на кухонном столе записку Розе и детям с пожеланием удачного дня, вышел из дома.

Рассвет надвигался на Ласт-Бенд с неотвратимостью Судного дня. Тонкие розовые лучики окрасили запорошенные снегом макушки деревьев. Витрины магазинов и кафе чернели, как пустые глазницы.

Лайем приехал в больницу, оставил машину в гараже и поднялся в палату Микаэлы. Сощурившись от света ламп, он выключил их, раздвинул занавески, снова повернулся.

Микаэла лежала все так же неподвижно. Ее лицо было бледно, тонкие руки лежали вдоль тела; на одеяле, прикрывающем ее до самого подбородка, не виднелось ни морщинки.

Из его груди вырвался сдавленный вздох, и только тогда он понял, что уже давно боялся вздохнуть от страха, что Джулиан опередил его и разбудил Микаэлу раньше его. Впервые ему показалось важным – жизненно необходимым – успеть первому оказаться с ней рядом.

– Привет, Майк, – прошептал он, прежде чем зажечь свечу и включить музыку. Сегодня он выбрал композицию Андреа Бочелли, напоминающую о сладостной грусти бытия.

Он расстегнул сумку и достал из нее голубой кашемировый свитер, который Микаэла купила ему во время их последней поездки в Ванкувер. Очень осторожно он положил его ей на грудь.

– Ты узнаешь мой запах, Майк? Мой.

Он закрыл глаза и отчетливо вспомнил последний день их пребывания в Ванкувере. Они долго ехали вдоль канадской границы, чтобы попасть на модное шоу, и в этом темном театре, среди огромной толпы незнакомых людей, держались за руки, как влюбленные дети.

– Ты купила мне свитер на следующий день, помнишь? Я отговаривал тебя, потому что он очень дорогой. А ты ответила, что нет ничего такого, что было бы слишком хорошо для меня. – Его голос дрогнул, и он взял ее за руку. – Но я пришел сюда сейчас не для того, чтобы говорить об этом. Не понимаю, почему мне раньше не пришло в голову принести тебе свой свитер. Вчера ночью я проснулся в холодном поту от страшной мысли: я подумал обо всех, кроме самого себя. Обо всех, кого ты любила и любишь, но не о себе. Ты всегда говорила, что в этом заключается моя сила – я думаю о других прежде, чем о себе. Но в этом также и моя слабость. Мы оба это знаем.

Он взял ее за руку, с горечью осознавая, насколько она холодна и безжизненна, и прижал к губам.

– Я позволял всем делиться с тобой воспоминаниями, чтобы пробудить тебя к жизни, потому что боялся, что они обладают властью над тобой. Я боялся… сломаться. Должен признаться, я до сих пор боюсь, но не в силах прожить больше ни дня без того, чтобы не победить этот страх. Кажется, я ни о чем, кроме вас с Джулианом, думать не могу. Он влюбился в молоденькую девочку с большими надеждами на будущее, в ту, которая чувствовала себя привольно на первых страницах модных журналов и сумела очаровать целую страну. Я влюбился в медсестру с печальными глазами и сердцем, жаждущим теплого прикосновения. Огромная часть твоей жизни была мне неизвестна, и от этого я чувствую себя… потерянным. Такое ощущение, что вся наша с тобой жизнь была нереальна. – Он глубоко вздохнул. – Когда я думаю о нас, на ум приходят только какие-то мелочи. Например, как мы катались на горных лыжах в прошлое Рождество и ты говорила, что надо поскорее бросить этот безжалостный вид спорта, от которого замерзают волосы в носу.

Лайем невольно улыбнулся. Впервые его слова приблизили ее к нему. Не ту застывшую в неподвижности женщину, которую он видел перед собой, а его жизнерадостную, смешливую Майк, на которой он когда-то женился.