Над вольной Невой. От блокады до «оттепели» - [100]

4 мая 1961 года Верховный Совет СССР принимает указ «Об усилении борьбы с лицами, уклоняющимися от общественно полезного труда и ведущими антиобщественный паразитический образ жизни». В этом указе важно дважды повторенное слово «общественный». То есть человек может трудиться, может писать роман-эпопею, или ловить рыбу, или строить дома. Важно не то, что и как он делает, а важно, общественно это полезно или не общественно полезно. Есть некто, кто говорит человеку: «Это вот очень общественно полезно». Или: «Это не общественно полезно». Это был тот самый знаменитый указ о тунеядстве, по которому отправили в ссылку Иосифа Бродского и по которому пытались посадить Алексея Хвостенко.

Татьяна Никольская:«Как-то я встретила на углу Невского и Литейного Бродского, очень взбудораженного, он мне сказал: „Сейчас судят Хвоста, пошли на суд“. И мы пошли… Суд уже начался, несколько человек, друзей Хвоста, сидели в коридоре. В зале никого, кроме Хвоста и судей, не было. Бродский стал ломиться в дверь, требовать, чтобы пустили, но его не пустили. Мы все ждали, чем дело кончится».

Дело закончилось благополучно: Хвоста не осудили. К удивлению подсудимого, его отстоял собственный участковый.

Татьяна Никольская:«Как-то идет Леша с бутылками, это было после того, как его судили в очередной раз за тунеядство. И вот участковый (тот самый, что отстоял его в суде) говорит: „Что это такое? Пьянство?“ Алеша: „День космонавтики же“. Милиционер: „День космонавтики? Тогда другое дело“.

Был Алеша тунеядец или нет, я не знаю, но заработок у него какой-то был. Он писал картины, иногда их продавал. Это было нечасто, и тем не менее он их все же продавал. Году в 66-м или 67-м он начал ездить на заработки с друзьями-художниками, куда-нибудь далеко-далеко, какой-нибудь клуб оформить. Так, однажды они поехали в Салехард и там действительно заработали. Но в Салехарде прилично поесть можно было только в одном ресторане. И почти все деньги, что они заработали, они проели и пропили в этом самом ресторане».

Популярный способ уклониться от общественно полезного труда — лечь в психушку. Там, кстати, можно было и подкормиться. Хвост лежал в сумасшедших домах не единожды. Как-то раз оказался он на одном отделении со своим приятелем — художником Юрием Галицким. И, по воспоминаниям Татьяны Никольской, от скуки они решили написать пьесу, которую собирались поставить в этом самом сумасшедшем доме. Текст пьесы до нас не дошел, ходили слухи, что главный врач больницы не разрешил ее поставить из-за «общего пессимизма содержания и необаятельного образа Снегурочки».

Алексей Хвостенко, Ленинград. Из личного архива Василия Аземши

Иногда органы внутренних дел обязывали Алексея Хвостенко устраиваться на работу. Службы Хвоста, носившие порой свойственный ему абсурдистский характер, обычно заканчивались увольнением. В БДТ, где он был оформлен художником по рекламе, он забыл вернуться из отпуска. Из зоопарка его уволили за управление транспортным средством типа «пони» в нетрезвом виде (по другим версиям, за «поедание скончавшейся от старости черепахи»). С должности художника в Обществе слепых его уволили за формализм.

В 1968 году Алексей Хвостенко женится на москвичке Алисе Тиле и переезжает из Ленинграда в Москву, в Мерзляковский переулок. Ничего в жизни его в Москве существенно не меняется: москвичи любят его точно так же, как ленинградцы, это то же dolce far niente, пение под гитару, немногочисленные работы, огромные компании, дикая популярность, и так до 1977 года, когда он бросает Москву и отправляется в Париж.

Философ Татьяна Горичева говорила: «Для эмигрантов было два пути. Первое — отказаться от России, отказаться от судьбы, отказаться от своей истории и стать другим человеком. Многие меняли даже фамилию, растворялись в чужеродной среде, хотя это почти невозможно. Другие думали иначе: „Мы не в изгнании — мы в послании“. Если говорить обо мне, то я выбрала второе».

Хвостенко выбрал третий путь. Он жил в Париже точно так же, как он жил в Ленинграде и в Москве: писал песни, говорил по-русски, не стремился ни с кем слиться и ни с чем не боролся. И этот третий путь, который он выбрал, оказался необычайно продуктивным.

Хвост был душой сквотов — домов, самовольно занимаемых парижским творческим людом. В сквотах писали, пели, пили, жили. Сквот «Симпозион» даже арендовали за символическую арендную плату. Он стал чем-то вроде русского клуба. А в это время на родине чудесным образом вдруг хитом 1988 года становится песня Анри и Хвоста 16-летней давности, спетая Гребенщиковым в фильме Сергея Соловьева «Асса». Гребенщиков не знал, кто автор песни, она дошла до него как фольклор, поэтому в тексте были значительные искажения, вплоть до того, что у Хвоста и Волхонского все начиналась словами «Над небом голубым…», что соответствовало ее названию — «Рай», а Гребенщиков пел: «Под небом голубым». Но Хвост по этому поводу оставался совершенно спокоен.

Василий Аземша:«Я его спросил как-то: „А ты знаешь, что Гребенщиков поет твою песню?“ И думал, что он развернуто ответит. Но он сказал только: „Да, неплохо старичок поет. Только очень серьезно“».