Над тёмной площадью - [35]

Мы молчали.

Пенджли начал слегка раздражаться:

— Что, разве не так? Взять хотя бы Осмунда с его женушкой. Ишь какая новая, чудесная квартирка. А долго ли ему придется жить в ней? А ваше последнее служебное место — вы ведь были секретарем у господина Эдварда Хоскинса, верно я говорю? И вдруг кто-то что-то господину Хоскинсу на вас капнул, — было такое, да? А ты, Чарли Буллер, у тебя ведь тоже дела не блестящие последнее время, правильно я говорю?

Опять вступил Осмунд:

— Хватит об этом. Если у вас действительно есть какой-то план, пора его нам изложить, в противном же случае…

— Ну-ну, что в противном случае? — живо поинтересовался Пенджли.

— В противном случае мы зря теряем время.

— Отнюдь нет, — сказал Пенджли, — вы все не так поняли. Я хочу, чтобы вы, ребятки, вникли в то, что я говорю: в моей власти разделаться с вами, как мне будет угодно, так сказать. Положим, все у вас хорошо, вы где-то уютненько поселились, неплохо зажили, а тут как раз я, и конец вашей хорошей жизни, если я этого захочу. Не потому, что я против вас что-то имею или затаил зло. Я ни против кого зла не держу. Нет, не держу. Но я не желаю, чтобы вы, все четверо или каждый в отдельности, подумали, что вы делаете мне большое одолжение, соглашаясь принять участие в моей маленькой затее. Все как раз наоборот. Да будет вам известно, это я делаю вам одолжение.

Осмунд вскочил. Был момент, когда я не знал, что он дальше предпримет. Он рванулся так внезапно и, встав во весь рост, показался таким огромным, что Пенджли вжался в кресло и, словно защищаясь, поднял руку, но тут же попытался скрыть испуг, нервно рассмеявшись. Осмунд подошел к окну. Резким движением раздвинул шторы, чуть не оборвав их. За окнами нам было видно подсвеченное огнями сумеречное небо, а над камином заплясал, как пьяный, зайчик, отражение мигающей уличной рекламы.

Осмунд отвернулся от окна и стоял теперь к нему спиной, лицом к нам.

— Хорошо, — тихо сказал он, — вы нам делаете одолжение. Мы ценим ваше великодушие. Мы сломлены, повержены, мы у ваших ног, Пенджли. Ну и что вы с нами сделаете?

Пенджли сверкнул глазами:

— А, так вы дурите меня. Вы на самом деле со мной не согласны. Все равно, как я понимаю, положение у вас отчаянное, и всем вам некуда деваться, разве что войти со мной в долю в этой разумной затее, то есть если она и впрямь покажется вам разумной.

— Да, если она покажется нам разумной, — повторил за ним Осмунд.

— Она очень даже разумная, вот посмотрите, — снова возликовал Пенджли. Подавшись вперед, чтобы мы его лучше слышали, он доверительно стал нам нашептывать: — Вот какое дело: на свете куча дурачков, которые как-то не так себя ведут, или влюбляются в кого им не следует, или когда-нибудь влипли в историю и хотят это забыть. Вам это знакомо, кой-какой опыт у вас уже есть…

(Он говорил и говорил, а мне в это время грезилось залитое огнями пространство площади и отовсюду, из всех углов и закоулков вокруг нее, выглядывали глаза — сотни, сотни глаз, горящие гневом, полные отчаяния и страха…)

— …Если человек, к примеру, совершил ошибку, он не должен роптать, если ему приходится за нее расплачиваться, правильно я говорю? Да вы не поверите, если я расскажу, на что иногда бывают способны люди, на какие мерзости и подлости. И почему это должно им сходить с рук, а остальные люди должны из-за них страдать? Вот, к примеру, вы трое. Ну ошиблись немножко, и за это вам пришлось отсидеть целых два года в тюрьме. Разве вам не обидно, что другие пляшут, пьют вино, развлекаются с женщинами, песенки поют, безобразничают и чего только не выделывают и все им прощается… Теперь мы подходим к главному… — предупредил он.

— Теперь мы подходим к главному… — повторил за ним Осмунд.

— Да, теперь и вы подходите к главному, Осмунд, если пожелаете к нам присоединиться. Понимаете ли, — с каждым словом его тон делался все доверительней и доверительней, а сам он становился все более уверенным в себе и в нас, — кого мне не хватает для моего дела, так это джентльменов. Настоящих, стопроцентных джентльменов, которые глядят как надо, разговаривают как надо, за столом едят как надо и за женщинами ухаживают как надо. Вот вы, Осмунд, настоящий джентльмен, и Ган тоже. Вы себе не представляете, какие преимущества у джентльмена по сравнению с обыкновенными людьми, особенно когда дело касается женского пола. Я буду вам отстегивать вполне приличную долю прибыли, если вы будете вести честную игру, а навар будет недурной, это я вам точно говорю.

Буллер безмолвно посасывал свою невидимую соломинку. Хенч приподнялся было в кресле, будто хотел что-то сказать, но опять сел.

Осмунд кивнул.

— Понимаю, — сказал он. — В обществе это называют шантажом.

Пенджли пожал своими острыми плечиками:

— По моему мнению, это глупое слово. А что, по-вашему, не шантаж, если хорошенько задуматься? Если кто-то, к примеру, дарит что-то подружке, чтобы она не разболтала тайну и тому подобное, ну понимаете, что я имею в виду… У каждого есть свой маленький секрет, и если бы доброжелатели не позаботились, то что бы с этим непутевым стало? А я вам скажу, Осмунд, что это грандиознейшая игра, какую только знает мир. Никакая другая игра не идет с ней в сравнение, до того она азартная и захватывающая. Никогда не известно, как ляжет карта в следующий момент. А вы бы поглядели, как эти отродья человеческие «раскалываются»! У меня есть на крючке одна дамочка… — Он вдруг замолк. — Нет, не буду, а то ляпну лишнее. Но если вы, все четверо, войдете в дело, вы заживете припеваючи. Руководить вами буду я. В настоящее время у меня есть небольшая кучка подопечных, и они не внакладе… Ну, что скажете?