Над Неманом - [12]

— О нет! Это еще с детства… обыкновенно, как это бывает с кузенами…

— Ну, и почему же?..

— Почему они не обвенчались? Об этом и речи быть не могло… Семья… ну, и потом сам он…

Однако продолжить разговор им не удалось: с крыльца уже все вошли в сени и с минуты на минуту могли войти в гостиную.

Тем временем Юстина привела отца своего наверх, где по бокам узкого коридора находились две комнаты. Одна из них принадлежала пану Игнатию Ожельскому и заодно служила спальней приезжим гостям. Юстина взяла из рук отца скрипку и положила ее в футляр.

— Зачем вы позволяете этому господину так издеваться над вами? — с резкой нотой в голосе спросила она и махнула рукой. — Впрочем, что я говорю!.. Я уж столько раз просила… умоляла… не помогает и… не поможет!

Она взяла в углу комнаты кувшин и налила воды в медный рукомойник. Старик, в распахнувшемся халате, стоял посреди комнаты со сконфуженным видом и вечною своею добродушною улыбкой.

— Видишь, милая моя, — начал он, — если б ты знала, как это трудно… Наконец, ведь это никому не помешало…

— О, как бы мне хотелось, чтоб вы поняли!.. — воскликнула девушка.

Она вдруг замолчала, повесила около рукомойника полотенце, а на одном из столов поставила маленькое зеркало.

Старик тем временем приблизился, было к скрипке, и достал ее из футляра, но Юстина мягко взяла инструмент из рук отца и положила на место.

— Одеваться нужно, отец, сейчас будет звонок к обеду.

— Ах, обед! Хорошо, хорошо… я уж и проголодался… А ты знаешь, что будет к обеду?

— Не знаю, — ответила Юстина и разложила на столе бритвенный прибор.

— Все готово, отец.

Старик не двигался с места и искоса все посматривал на скрипку.

— А мне нельзя еще немножко поиграть?

— А обед?

— Да, да, обед. Вероятно, сегодня будет что-нибудь хорошее, — ведь гости… Утром я спрашивал у панны Марты, что будет к обеду. Да разве она ответит кому-нибудь по-человечески? Зарычала, закашлялась, расчихалась и полетела вниз… Я выпил только чашку кофе с сухариками и съел кусочек ветчины, а вниз уж мне сходить не хотелось, — играл на скрипке… Ветчина в нынешнем году удалась необыкновенно… а печенье так и тает во рту… прелесть!

Лениво, не спеша, он уселся перед зеркалом и занялся своим туалетом. Юстина ловко и быстро чистила щеткой сюртук отца. Старик нахмурился.

— Так всегда, — заворчал он: — как только гости приедут или еще что-нибудь случится, Франек ко мне и носа не покажет. Один человек на всех… и при буфете, и за столом прислуживает, и мне, и пану Бенедикту… Где это на свете видано, чтоб в таком доме некому было воды подать и сюртук вычистить?

— Он уже вычищен! — ответила Юстина.

— Вычищен… вычищен… — брюзжал старик, — а кто его вычистил? Ты сама! Ну, хорошо ли это, чтобы благородная девица сюртуки чистила?.. На что это похоже?..

По губам Юстины промелькнула улыбка. Она в раздумье остановилась посредине комнаты.

— Когда я уйду, — сказала она, — вы опять начнете играть?

— Может быть, очень может быть… а что?

— Сегодня нельзя… Как позовут к обеду, нужно, чтобы вы были совсем одеты… Пожалуй, лучше будет, если я футляр на ключ запру.

— Ну-ну, не запирай… не запирай…

Но Юстина повернула уже маленький ключ, спрятала его в карман и вышла.

Другая комната, не особенно маленькая, очень чистая, с двумя кроватями и скромною, но приличною обстановкою, вот уже несколько лет служила обиталищем Марты и Юстины. Юстина остановилась у окна и медленно стала расчесывать густые черные волосы, в которые во время утренней прогулки вплелись зеленые иглы и молоденькие сосновые веточки. На Немане было тихо. Плоты проплыли, исчезли рыбачьи челны, лазурная гладь опустела, и лишь изредка над нею в ослепительном солнечном свете, стремительно кружась, проносились сверкающие, как атлас, чайки. Но вот откуда-то показалась маленькая лодка с двумя мужчинами.

Один из них сидел на дне лодки с наклоненною головой, точно с интересом присматривался к подводной растительности, которая вырывалась на поверхность множеством круглых листьев и цветами водяных лилий. Другой, высокий и статный, стоя разгребал веслом воду — от лодки бежали широко расходящиеся круги. Юстина заметила, что гребец, придержав весло, с минуту всматривался в дом, обращенный окнами к голубой реке. Потом, когда лодка пристала к противоположному берегу, гребец обернулся и бросил взгляд по тому же направлению, а затем с ловкостью горного оленя начал карабкаться на высокий песчаный берег. Время от времени он останавливался и поддерживал под руку товарища, который взбирался с большим трудом и частыми остановками. Первый из них был одет в короткую сермягу, окаймленную зеленым шнурком; на втором был длинный кафтан, а на голове, несмотря на жару, — большая баранья шапка. Вскоре оба исчезли за первыми деревьями, и тотчас из лесу послышался чистый, сильный мужской голос:

Ходит дивчина,

Бродит дивчина,

Лицо — маков цвет!

Стиснуты руки,

Взгляд полон муки —

Ей постыл белый свет!

Что ж ты тоскуешь,

Что ж ты горюешь,

Дивчина моя?

Голос певца мало-помалу стихал в отдалении, зато у опушки послышались новые голоса:

— Ay, ay! Гей, гей!

— Янек! Янек! Иди сюда! — кричал кто-то басом, а какой-то женский тонкий и острый голос затянул веселую плясовую песню: