Над Москвою небо чистое - [26]

– Вот, брат, дело какое, – обратился старший политрук к Алеше, – поговорить надо с глазу на глаз. Давай выйдем.

– Я готов, товарищ комиссар, – быстро сказал Алеша, но Красильников с настойчивостью попросил:

– Вы его долго не задерживайте, товарищ старший политрук. Парню отдохнуть надо. Первый же раз завтра в бой идет.

И к удивлению Стрельцова, комиссар не одернул старшего лейтенанта, напротив, ответил мягко и серьезно:

– Учту, Красильников.

Алеша постепенно постигал сложность, существовавшую в отношениях младших и старших на фронте. Попробуй-ка поговори этак вот со старшим командиром в тылу! Сразу получишь в ответ: «Знаю», «Мне это ясно», а то и самое обидное: «Прошу не забываться». Здесь этого не было. Усталые, опаленные постоянной близостью смерти, летчики порой ходили вразвалку, козыряли с подчеркнутой небрежностью, не всегда отвечали по уставу, но вместе с тем жила в полку какая-то незримая субординация, незамедлительное повиновение приказу старшего, если он касался боевых действий.

Алеша и Румянцев не спеша шли по затихшей улице, словно в их планы входило подышать вечерним воздухом да звездами полюбоваться. Мимо них босоногий подросток, поднимая на дороге пыль, гнал упрямо мотавшего головой бычка. Румянцев невесело глянул на них.

– Никита, что ж вы своего Нерона в совхоз не отправили? – спросил он у подростка, и тот деловито сказал:

– Председательша не позволила. Говорит: может, еще все обойдется, а это последний племенник на весь колхоз.

– Обойдется, обойдется, – проворчал Румянцев, – вам же ясно сказал секретарь райкома, что надо делать. Он-то знает.

Парнишка, ничего не ответив, хлопая бичом, погнал бычка дальше.

Около крайней избы, в которой еще недавно стоял гроб с телом майора Хатнянского, старший политрук задержал шаг:

– Слушай, Стрельцов, у тебя комсомольский билет с собой?

– С собой.

– Сдай его мне. После вылета получишь обратно.

Алеша расстегнул нагрудный карман гимнастерки, вытащил завернутый в целлофановую обложку билет. Взносы за последний месяц он платил еще в авиашколе – в билете стояла подпись Миши Селиванова, секретаря их комсомольского бюро. И веяло от этой подписи нерастраченным теплом мирной жизни, где не было ни воздушных тревог, ни затемнений.

– А вы всегда отбираете их перед вылетом? – спросил Алеша, чтобы хоть что-нибудь сказать.

Внимательными глазами комиссар заглянул ему в лицо:

– Нет, не всегда. Но завтра вы идете за линию фронта почти на полный радиус. – Он помолчал и неожиданно спросил: – Тебя как зовут?

– Алексеем.

– Так вот послушай, Алеша. Завтра ты первый раз в жизни идешь в бой. Тебе подробно разъяснили задание?

– Подробно.

– Но, очевидно, не сказали о главном, этого обычно не говорят рядовому летчику. Видишь ли, Алеша, немцы готовят новое наступление. Ты, наверное, заметил, что они в последние дни ни на город, ни на аэродром не налетают.

– Заметил, товарищ комиссар.

– Силы копят. Большие силы! Что такое твоя завтрашняя цель? Был совхоз. Наш, советский совхоз. Наши парни и девушки работали в нем, влюблялись, женились, растили детей. Словом, была настоящая жизнь. Пришли фашисты и пустили ее под откос. Теперь на полях совхоза аэродром, фашистский аэродром. Сейчас на нем три сотни самолетов. В основном «юнкерсы», «мессершмиттов» поменьше. Оттуда на Москву бомбы возят, гады. Вот, Алеша, твоя цель. Завтра этот узел будет штурмовать вся авиация фронта, но вы начинаете. С вас поэтому и спрос самый большой. Помни, вас не праздничным фейерверком встретят. Зениток будет туча, а ты иди. «Мессеры» появятся, а ты иди. Огрызайся, но иди. У тебя под крылышками «эрэсы» – хорошие гостинцы. Выполните задание – пожары после себя оставите. Только, повторяю, Алеша, – дело опасное. Хорошо обойдется – с мелкими пробоинами вернетесь. Хуже – побитыми и раненными придете. Плохо будет – кто-то и совсем не придет.

– На то и война, товарищ старший политрук! – тихо вставил Стрельцов.

Румянцев кивнул головой:

– Да. Но каждый из нас любит жизнь, она тянет к себе, Алеша. И мы не воспитываем каких-то отрешенных от жизни людей, вроде «сыновей священного ветра», как именуют в Японии самураев-смертников.

– А разве можно думать о жизни и смерти, если у тебя в планшете карта с маршрутом, а впереди – цель?! – пылко воскликнул Алеша.

Комиссар еще раз одобрительно кивнул, поправил пилотку, чуть пониже надвинув ее на брови. Густая прядь выбилась из-под нее и упала на глаза. Потом он неторопливо достал из кармана реглана серебряный портсигар, протянул своему собеседнику:

– Бери, закуривай.

– Так я же… – запнулся Алеша.

– Ах да, я и забыл, ты ж не дымишь. Это хорошо. А леденцов-то у меня и нет, – пошутил Румянцев и потрепал лейтенанта по плечу. – Марш отдыхать. И чтобы завтра живым вернулся. Понял?

Когда Алеша возвратился домой, Красильников сидел на койке, свесив на пол босые ноги. Ревниво осведомился:

– Ну, что он там тебе говорил, наш комиссар?

– Спрашивал, испугаюсь я или нет.

– Чудак Румянцев, – усмехнулся Красильников, – есть о чем спрашивать. По тебе сразу видно, парень, что не испугаешься. Я бы по-другому спросил: сумеешь или нет?

– Сумею, товарищ старший лейтенант, – подтвердил ободренный Алеша, забираясь на свою узкую койку.