Над квадратом раскопа - [10]

Но сами олени-то здесь были, в том числе и дикие! А сезонный круг их передвижений из леса в тундру и из тундры на берег моря должен был совершаться с такою же регулярностью, как тысячелетия назад, — так, как совершали его теперь колхозные олени, движимые не столько желанием пастухов, сколько древним инстинктом, служившим вечными часами и своеобразным компасом семге.

Пожалуй, именно постоянство неведомо когда сложившегося стереотипа, столь явного у рыбы, морского зверя, перелетных птиц, оленей и всех тех животных, кто с удивительной регулярностью и точностью совершал то близкие, то далекие путешествия, возвращаясь в одни и те же места, и поражало больше всего на Севере, где глазам наблюдателя особенно наглядно представал в действии сложный и слаженный механизм природы.

Здесь не могло быть сбоев, пропусков, нарушения ритма. Каждая часть сложнейшей системы природы определяла существование другой, а все они вместе находились в экологическом равновесии: отёл оленей, цветение тундры, вывод птенцов, нерест мигрирующих и местных рыб, созревание грибов и ягод.

Наблюдая воочию это ежегодное действо, можно было прийти к мысли, что единственным видом, от которого ничто не зависело, но который сам зависел от всех и ко всем приспосабливался, был человек. Он мог существовать здесь не иначе как подчиняясь законам природы, следуя ее ритмам не только в прошлом, но и теперь, когда вооружен техникой, знаниями, окружен комфортом цивилизации. Сколько бы он ни пытался строить свою жизнь, планировать свое время, географическая среда постоянно вносила в планы человека свои коррективы. И — волей-неволей — пусть в минимальной степени, но даже современный человек вынужден был следовать тем путям, которые проложили его предшественники, гораздо более беззащитные перед лицом природы.

Так все возвращалось к саамам и их оленям, которые одни могли претендовать на прямую связь с первоначальными обитателями этих мест.

История саамов-лопарей в значительной степени загадочна. Они говорят на языке, который входит в группу финно-угорских языков, но занимает в этой группе по сравнению с другими несколько обособленное место. Древнейшие известия, сохранившиеся в скандинавских сагах, русских летописях и грамотах, уже сообщают о саамах как коренных обитателях этих мест наряду с карелами и финнами, говорящими на родственных с саамами языках. Между тем финские языки в Восточной Прибалтике — не изначальные. Они появились здесь сравнительно поздно, в VI–VII веках нашей эры, как датировал выход финских языков к морю филолог Э. Сэтеле.

Однако если археология, этнография и лингвистика согласны в том, что финны и, по-видимому, карелы пришли на места своего теперешнего обитания по северным лесам из-за Уральских гор, то кто были первоначальные жители этих мест и в каком отношении к тем и другим находятся саамы? Можно было бы допустить, что саамы тоже пришли с востока, из Большеземельской тундры, как то сделали ижемцы в последних годах прошлого века: часть их со своими стадами переправилась через горло Белого моря, часть обошла Белое море с юга. Но принять эту гипотезу мешает лапландский олень. Коренной обитатель Скандинавии, как то можно установить по наскальным изображениям, насчитывающим более десяти тысяч лет, он столь отличен от восточного, большеземельского оленя, что их разное происхождение зоологам представляется бесспорным.

А лапландский олень и был самым главным, самым решающим доводом в этой загадке. Особенности его строения, экстерьер, образ жизни позволяют думать, что лапландский олень был прямым потомком оленей последнего ледникового периода, на которых охотились палеолитические охотники Европы. Подвижный, быстро размножающийся, он оказался более выносливым и жизнеспособным, чем мамонт и дикий бык, выбитые древними охотниками, вероятно, еще на среднерусских равнинах.

Лапландский олень уцелел и пропутешествовал вслед за ледником до Ледовитого океана. Случилось так, что на севере Европы он нашел настолько подходящую для себя среду обитания, что до последнего времени успешно сопротивлялся наступлению цивилизации. Подорвать его поголовье на Кольском полуострове смогла не охота, не строительство рудников, заводов и дорог, а вторжение стад большеземельского, североазиатского оленя.

Биологическая конкуренция оказалась гораздо страшнее хищников. На смену вольному выпасу, когда с ранней весны до конца лета саамские олени разбредались по тундре и выходили на берег моря небольшими группами, пришла регулярная пастьба стада в несколько тысяч голов. Гигантские стада не столько поедали нежный и хрупкий ягель, единственную пищу оленей, сколько разбивали почву и вытаптывали пастбища, на которых те же тысячи оленей вполне могли кормиться долгие годы, будь они разобщены.

Ни карелы, ни финны оленей не приручили. Если в хозяйстве у них и оказывались олени, то на поверку выходило, что обращались они с ними, как и русские, то есть копируя саамов.

Как бы далеко в прошлое ни заглядывал этнограф, всякий раз получалось, что на севере Европы только саамы были исконным «оленным народом».