Над Кубанью. Книга вторая - [64]

Потом Сенька уже не различал ни девочки, ни старика, ни моргающей лампы, ни своих боевых друзей. Сенька был далеко отсюда, в станице Жилейской, ясно видел тучные стада, вытаптывающие рябой след на увлажненной дороге, желтое солнце, встающее над росистой травой. Солнце было горячо. Потом над степью, от Золотой Грушки, появился огненно-рыжий Меркул, звуки стали громче, тревожней. Меркул поскакал, свистнул аркан, казалось, захлестнувший маковки курганов.

Золотые стрелы полетели над пыреями и донниками, блеснуло серебряное брюшко соколка, взмывшего туда, где голосисто верещали жаворонки.

Меркул исчез, и за его степняком, как за лодкой, смыкался долгий след. Сеньке захотелось побежать босому по сочно-холодным травам. Хотелось испытать по-хлестывание по коленям стеблистого донника. Давнее нахлынуло на него… Сенька потер виски, но девочка своими проворными пальцами ткала все новые и новые мысли. Вот потекли тонкие звуки, подобные неизведанной колыбельной песенке, и снова известный, знакомый мир открывался ему. Горели огни ночного, Мишка рассказывал сказку насыпного кургана, плескались сомы в чернолозном лимане, и цветастый фазан с фырканьем опускался в кусты боярышника.

Сенька переменил позу, отодвинул твердую винтовку от занемевшего колена.

Солдаты слушали каждый по-разному, сообразно прожитой жизни и мечтам. Вот вошел матрос, Сенька знал его — крикливого и храброго парня. Матрос ходил в контратаки, при откатах сшибал беглецов подножкой и нещадно ругался. Он и сейчас хотел гаркнуть, внести свое шумное и озорное, но вдруг остановился, закрыл горсткой рот, понимающе кивнул студенту и на цыпочках продвинулся ближе.

— Стукотят, — укоризненно сказал Сенька, указывая на ручные часы.

— Тикают, — шепотом поправил матрос, прикрыв их ладонью.

Девочка опустила скрипку. Сенька хлопал в ладоши вместе со всеми, одновременно испытующе наблюдал, как старик, развернув нотные листки, что-то указывал второму исполнителю.

Сенька впервые увидел ноты. Черненькие хвостики рябили в глазах и казались мальчику значительно сложнее азбуки.

Старик вытянул листок, пальцы подрагивали. Заиграл бледный и напряженный сын генерала Гурдая.

Батурин очутился возле Сеньки.

— Тоже умеет, — сказал Павло каким-то обрадованным голосом, — с нашим братом не шуткуй.

Мирные просторы жилейских степей сразу исчезли, откуда-то надвинулась грозовая туча. Все закрутилось, поднялось вихрями, теми пылевыми столбами, куда Сенька, бывало, зажмурившись, швырял кинжал в надежде поразить черта. Грянул гром, впились в землю молнии, и под грозовыми разрядами друг на друга помчались люди, потрясая землю. По Сенькиной спине побежали морозные мурашки, а мальчик-скрипач, остановив на нем взгляд, быстро забегал смычком. Но вот вырвалось и понеслось красное и трепещущее знамя. Знамя касалось земли и еще больше багровело, как бы впитывая в полотнище кровь и страдания, и бой сразу же становился нужным, очистительным…

И когда снаружи грохот ворвался в зал, со звоном лопнули стекла и посыпалась штукатурка, Сеньке показалось, что так нужно, что все это продолжение музыки.

— В окопы! — рявкнул кто-то у входа. — В окопы!

Старик взмахивал руками. Седые пряди волос тряслись на его плечах. Старик подпевал, не замечая, что уже давно поднялись люди, к которым была обращена музыка, лязгали затворы винтовок и возле него неслись потоки штыков.

Сенька выскочил во двор, и над ним сразу повисло темное облачное небо, кое-где проломленное звездными окнами. Так было и в ту далекую ночь, памятную ночь возвращения домой сына и отца. Мальчик нырнул в земляную щель, пробрался по чьим-то ногам и вскоре достиг своего места. Зарево недалекого пожара освещало спины Барташа и Хомутова. Бесшумно поднимались цепи противника, страшные своим зловещим безмолвием.

— Офицеры Казановича, — сказал Барташ, — принимай, Ванюша…

Батарея, в упор обстрелявшая вал, исчезла. На них снова надвигался таран лобового удара — партизанский полк генерала Казановича.

ГЛАВА XXVI

Утром по-весеннему загорланили петухи предместья. За казармами, над тяжелым тополем, засуетились грачи, железными клювами выплетая гнезда.

Сенька пошел за патронами. У черного входа казармы, на циновке, лежал безусый студент с застывшей на лице улыбкой и простреленным затылком. Рядом с ним сын Гурдая. Лица обоих были худы и одинаково зелены. Из кармана гимнастерки студента торчал плохо заостренный карандашик.

Старик композитор сидел поодаль на низком цементном порожке. В руке, безвольно свисавшей с колена, он тихо кружил свою широкополую шляпу. Девочка всхлипывала, прильнувши к его плечу. Сенька остановился, снял шапку.

— Пятерых одним снарядом уложило. Ночью еще, — сказал боец с перевязанной головой, вероятно ожидавший санитаров, — сын его… — он кивнул на старика.

— Кто сын? — спросил Сенька.

— Тот, веселый, с карандашиком.

Сенька приблизился к девочке, осторожно прикоснулся к ее руке. Девочка отдернула руку. Мальчишка поймал ее недружелюбный взгляд.

— Не наши, их, — как бы извиняясь, произнес Сенька, — оттуда стреляли.

По щекам девочки струйкой потекли слезы. Отец испуганно прижал ее к себе.