Над Кубанью. Книга вторая - [63]

— Пока за борщом выберешься — спина мокрая, — откровенно признался он, — тут в канавах кое-кого пришили.

Раздавал пищу бледный солдатик, подвязанный кружевным фартуком, служившим предметом озорных острот и смеха.

— Эй, ты, куховарка, на двух, — сказал Сенька, подставляя котелок.

— Ну, как детский дом, дерется? — спросил кашевар.

— Дерется как нужно, — солидно заявил Сенька, — под Лежанкой кадет нам, а тут, по всему видать, мы ему накладем.

— Ты и под Лежанкой был? — удивленно переспросил кашевар, захватывая черпаком побольше гущи.

— Нам не привыкать, куховарка. Вали кашу в борщ, любим так.

— Сенька, крой в казарму, спокойней, — крикнул боец, тащивший за лямки вещевой мешок, наполненный гранатами.

— Лимончики аль бутылочки? — спросил Сенька.

— Гостинцы барчатам. С арсеналу доставили, масляные.

Боец нырнул в ход сообщения.

— Тут у нас ребята хорошие. Меня все знают как облупленного, — похвалился Сенька.

— Кто только тебя не знает, — сказал Павло. — Ну и проныра ты, Семен Егорович.

В просторном и неуютном зале, на лавках и просто на полу, ужинали красногвардейцы, стуча ложками. Обсуждали сражение, смеялись.

Сенька достал из-за голенища подаренную отцом ложку, побывавшую и на германском и на австрийском фронтах.

— С перцем будем?

— Давай с перцем, — согласился Павло.

Сенька разломил стручок, потер, наверх поднялись желтенькие семечки. Во рту пекло, но одновременно по жилам разлилась хмельная теплота.

— Печку топишь, Сенька, — сказал солдат-богатунец, перебирая лады венской двухрядки.

— Угадал.

— Подтапливай, да гляди, чтобы дым не шел, а то кадету пристрелка будет.

— Третий взвод, кончай! — зычно скомандовал кто-то.

Сенька вскочил, но, вспомнив, что он четвертого взвода, снова уселся.

— По командирам надо выкликать, — пробурчал он.

— А ежели командира убьют?

— Его именем так и звать тот взвод до окончания войны.

— Верно, пожалуй, — согласился Павло и перевернул пустой котелок.

— Может, еще выпросить, дядька Павло?

— Хватит, а то на сон потянет, — Павло вытащил кисет, — теперь чуток перекурим.

Сенька отвернулся. Ему хотелось вернуть папироску, подвесить на губу, а потом высечь искру из сероватого кремня, прижимая к нему витой трут, но курить при Павле Сенька почему-то стеснялся.

— Может, за кипятком смотаться? — предложил Сенька, ища предлога, чтобы улизнуть.

— Отдохни лучше, — сказал Павло, вытягиваясь на полу.

— Отчего казак гладок? Нажрался и на бок, — сказал богатунец, продолжая перебирать лады.

Павло потянулся к нему:

— Ну-ка, солдат, дай-ка гармонь.

— Умеешь? — обрадованно спросил солдат. — Может, выучишь? Ко мне этот струмент третьего дня приблудился.

— Учись, — равнодушно согласился Батурин, отпуская потертый плечной ремень. Ближе придвинулись люди, притихли.

Павло покусал губы, внимательно оглядел всех, на лице его тенью пробежала какая-то беспокойная дума. Прильнув щекой к гармошке, он тихо запел:

Ой, полети, утка,

Против воды прутко,

Перекажи матусеньци,

Шо я умру хутко.

— Гляди, — Сенька дернул Павла, — гляди, кого привели?

В дверях показалась группа людей, похожих на странствующих музыкантов, которых неоднократно встречал Батурин на базарах и улицах польских и галицийских местечек и городков.

Батурин защелкнул застежки, снял ремень.

— Готовь куски, Христа ради, — недовольным голосом произнес Павло, — старцев завсегда под снаряды тянет.

Музыкантов сопровождал безусый студент, которого Сенька зачастую видел с Барташом. Студент выступил вперед и несколько смущенно объявил фамилию композитора, «желающего музыкой поддержать дух бойцов революции». Длинноволосый сутулый старик, с ясными и острыми глазами, снял черную шляпу, поклонился.

— Вроде поп, только без бороды, — удивился солдат, владелец гармошки, — ишь, в пинжаке. А то, видать, его детишки…

Возле композитора стояли девочка с тугими косичками и красивый испуганный мальчик Сенькиного возраста.

— Мальца того катеринодарцы знают, — сказал какой-то казак, наваливаясь на Сенькину спину, — генеральский сынок.

— Чего плетешь, — грубовато оборвал Сенька, — ге-неральчата в шитом золоте ходют. Такое сбрешешь…

— Тоже мне ерш-рыба, с головы глотай, а то подавишься, — огрызнулся казак. — Гурдая генерала довесок. Папаша супротив нас полки водит, людей бьет, а мы…

Сенька уже не слушал солдата. Он торопливо рассказывал Павлу новость. Тот пренебрежительно отмахнулся.

— Кругом родичи, беда с ними. Когда-сь за шкирку возьмут за такую родню… Ну, слухай… кажись, скоро начнет.

Сенька протиснулся вперед. Остановился возле девочки, залихватски стукнул прикладом.

— Чего это? — спросил он, проведя пальцем по скрипке.

Девочка удивленно посмотрела на Сеньку.

— Скрипка.

— А это что?

— Смычок.

— Знаю теперь, — важно заметил Сенька, — на кну-товилку хорошая. Конским хвостом по собачьим жилам! — Сенька ухарски засмеялся, сплюнул и присел на корточки.

Единственную лампу приподняли. Сверху опустились овальные тени. Девочка полузакрыла глаза и заиграла. Сенька впервые слышал скрипку. Вначале он совершенно не желал воспринимать эти новые для него звуки, но общее внимание и напряжение, как бы вписанное в лица бойцов, передалось и ему. Он хотел перебороть чувства, которые вызывала у него музыка, но не мог. Сенька слышал певучий рожок и проверял, не подвох ли это. Может ли черноволосая незнакомая девочка знать то, что хорошо известно ему? Не старик ли играет? Но тот сидел с опущенной головой, покачиваясь в такт. С колен свисали длинные кисти, и довольная улыбка не сходила с уголков его губ.