Над Кубанью. Книга вторая - [39]

Шаховцов обрадовался Сеньке. С его появлением он снова вступал в жизнь ясную и простую, до этого казавшуюся ему совершенно потерянной. Беседа с Алексеевым окунула его во что-то смрадное. Главное падение произошло чрезвычайно быстро, и все подробности бродили в памяти, как остатки страшного, болезненного сновидения. Но вот яркие воспоминания… Честное слово офицера, данное Алексееву, какие-то унизительные подписи, отобранные у него сухим и корректным Романовским. Нелепые поздравления Брагина, потом Карташева, потом Гурдая…

Когда еще затемно уходили полки Добровольческой армии, он настоятельно просился в строй. Его не пустили, и он ясно, как сейчас, видит Алексеева, вышедшего на крыльцо вместе со своим взрослым сыном и высоким черноволосым адъютантом. Генерал узнал его, но, не поклонившись, оглядел холодным и чужим взглядом. Хотелось броситься к нему, попросить избавления, отказаться от обещаний, но этот отчуждающий, безразличный взгляд точно пригвоздил его к месту. Потом, словно сквозь туман, он видел Алексеева, опустившегося на сиденье рядом с сыном. Тележка сразу исчезла, нырнув между качающимися крупами лошадей текинцев, вытягивающихся в походную колонну вслед за Корниловым.

Когда он видел Брагина? Чуть позже. Брагин взял его руку, откровенно и цинично поздравляя. Он видел розоватый жировик у уха есаула, короткий средний палец со сморщенным ногтем. Ни жировика, ни искалеченного пальца он раньше не замечал, и эти детали как-то заслонили всего Брагина.

— Меня посылают на линию обороны Покровского, — сказал ему есаул. — Она проходит примерно на высоте Усть-Лабы — Кореновской. Надо предупредить Покровского о нашем приближении. — Брагин опустил руку и панибратски похлопал его по плечу: — Мы будем почти в одинаковом положении. Нам обоим будет худо.

Потом Брагину покричали, и он присоединился к колонне Кутепова. Шаховцов знал Кутепова как бывшего командира Преображенского полка, и ему было странно видеть его с винтовкой на ремне, фельдфебельским голосом подсчитывающего ногу. Офицерская рота проходила мимо. У них был деловой, бесстрастный вид, пестрели разнообразные погоны, надетые поверх шинелей, венгерок, дубленок.

Теперь везли обнаженных мертвых людей, убитых теми, ушедшими. Шаховцова поторапливал мальчик, не знавший всей глубины его падения. Как бы посмотрел он на него, если бы узнал? Шаховцов на мгновение закрыл глаза, остановился.

— Дядя Василь, аль заболели? — спросил Сенька. — Я вас сейчас знаете чем накормлю?

— Чем? — встрепенулся Шаховцов, насильно улыбаясь.

— Фасолевым супом. Папане наварили, а он не ест. Чуть-чуть языком поворачивает. Язык черный какой-ся, сухой, острый…

Мальчик дальше двигался молча.

— Неженцев, — тихо произнес он.

— Что? — изумился Шаховцов.

— Неженцев, говорю, гад.

— Что Неженцев?

Сердце Шаховцова заныло.

— Нашего Баварца увел. Тонкий, хитрый, а еще в черкеску вырядился, Георгия нацепил. Воряга. Я его ког-да-сь угадаю.

Сенька по пути поведал о встрече с Неженцевым, скупо упомянул о расстреле пленных и снова замолк.

Село возвращалось к жизни. Уже появились мальчишки. Они собирались в кучки, разыскивали затоптанные гильзы и сосредоточенно-сурово останавливались поодаль от убитых.

Солнце поднялось высоко, и деревья перекидывали через заборы короткие тени. По голубоватому небу протянулись косые перья облаков, длинные и неподвижные. Светлыми прямыми столбами поднимался дым растопленных очагов.

Подошли ко двору, где приютили Мостового. Двухстворчатые ворота были раскрыты, во дворе с мажары сгруживали скарб. Вернулась семья.

— Ничего, мужики-ставропольцы… — солидно заметил Сенька, тщательно отирая ноги, — за нас идут. Их не обманешь.

Мостовой лежал худой и черный. Руки вытянулись вдоль тела, острый кадык двигался быстро, будто под кожей перекатывался орех.

— Егор Иванович, — сказал Шаховцов, подсаживаясь и снимая шапку.

— Батя не узнает вас, дядя Василий, — тихо сказал Сенька, отводя его к столу, — нехай спит, может, даст бог, выдужает.

Сенька говорил нарочито грубо, но голос дрожал, и большого труда стоило мальчишке выдержать этот солидный тон.

— Что ж теперь делать? — спросил Шаховцов Сеньку, как равного.

— Домой надо.

— Далеко домой. Можно ли?

— Фершал говорит, сразу нельзя, а потом можно. Вот железной дороги нету, а то поездом бы. — Сенька покусал губы. — Вы, дядя Василь, пока в часть не идите, постерегите батю, а я пеши смотаюсь в Покровку, может, Каверины коней дадут.

Шаховцова обрадовала сметливость мальчика. Ему хотелось придумать еще что-нибудь, настоящее, спасительное.

— Надо спешить, Сеня. Уход нужен хороший, питание. В Екатеринодар отправим. Там хорошие врачи… — Он осекся: ведь на Екатеринодар пошел Корнилов, враг Мостового. — Пожалуй, лучше через Покровку, — тихо добавил он. — Только как же туда пешком добираться?

Подошел дед, поздоровался, пристально оглядел Шаховцова.

— До Покровки довезем, — сказал он, — я уже с сыном советовался. А там устроитесь.

— Видите, какого я себе дедушку разыскал, — обрадовался Сенька, — получше Харистова, — отмахнулся, скривился, — паралик его разбей, того Харистова. Через его два кадета с мушки ушло, может, батю бы выручил.