Над бурей поднятый маяк - [93]

— Подделка золота, подделка философского камня… А подделка, как известно — как нельзя более близка к натуре, хоть и обманчива, и коварна. Я хорошо умею чеканить монеты и набирать гербы из отдельных элементов. А Зевс вызвал ярость Юноны, предпочитая ей молодого виночерпия…

На сей раз скрипнула не кровать, а дверь. Кит потянулся, чтобы взглянуть на вошедшую — кладя подбородок на плечо Уилла, ничуть не смущаясь ни своей наготы, ни огонька, трепыхнувшегося в теплом глиняном светце.

— Вы так интересно рассуждаете, сэр, — простодушно призналась во всех грехах подслушивания и подглядывания полуодетая девица, переступая порог и переминаясь с ноги на ногу. Единственное, что отделяло ее от натуры и эдемского неведения, была легкая нижняя юбка, едва держащаяся на полуспущенных завязках. В руках девица держала блюдо. Грудь ее взволнованно вздымалась. — Уж простите — нихрена непонятно, но до того интересно…

* * *

Марло не говорил — ворожил, заколдовывал. И Дик с ужасом понял, что не только Уилл прислушивается к его словам.

Что он сам, Дик Бербидж, человек, воспитанный в презрении к таким поистине жалким грешникам, как Кит Марло, против собственной воли прислушивается к мерно растекающемуся по их маленькому убежищу голосу, слушает сказанные им слова, и они проникают ему в уши и — самое страшное — западают в душу, вызывая отклик и понимание.

Да, думал Дик, и сердце его сжималось от тоски, — да, нужно брать все, пока еще можно, пока мы живы, пока никто не пришел сюда и не отдал нас на растерзание вскормленным на человечине черным мастиффам Топклиффа. Дик видел их лишь однажды, когда очередной провожатый провел его не знакомым коридором, а отчего-то кружным путем, через двор Гейтхауса, Дик видел ощеренные, брызжущие слюной пасти, длинные желтые клыки, слышал их оглушительный лай, переходящий в вой, и при одной мысли только, что эти адские твари могут быть пущены на свободу у него сердце уходило в пятки.

И потому, пока не случилось страшное и непоправимое, нужно брать все, использовать каждую минуту, пока еще возможно, пока еще бьется сердце, пока кровь не застыла в жилах навеки.

Можно и нужно, и будь здесь Китти, его Кэт, его девочка, при одной мысли о которой сердце Дика трепетало, а в груди растекалось тепло и острая боль, будь здесь Кэт, возможно, они бы тоже нашли уголок потемнее и стали бы предаваться тем утехам, на которые бесстыдно толкал Уилла Марло. Просто чтобы почувствовать ток крови в жилах, спрятаться от ужаса неизбежности, от черной вечной ночи, караулящей их, наблюдающей за ними из каждого незакрытого окна. Но Кэт не было с ним, и Дик даже не был уверен, что когда-нибудь увидит ее снова. Он страшился собственных мыслей и предчувствий, страшился их неизбежного расставания, как страшился смерти, неопределенной, уготованной ему судьбы, но ничего не мог поделать.

Китти, Кэт, его любимой, его нежной невесты не было с ним сейчас. И быть не могло, он не стал бы обрекать женщину на все тяготы их беглого быта, на то страшное, неопределенное, от чего им пришлось бежать.

И потому, осуждая Уилла и Марло, он был неправ.

А слова Марло — чертова содомита Кита Марло — имели смысл.

И Дик встал — нехотя, не желая исполнять чужую волю, подчиняться чужой просьбе, и все же делая это: из-за Уилла и из-за собственной тоски, схватившей сердце в клещи, и взял в руки горячую плошку.

И тут же — чуть не опрокинул ее на себя с риском превратиться в живой факел, с риском поджечь этот проклятый бордель и вместе с ним и половину Лондона. Плошка дрогнула в руке, а женский голос, голос истинной посланницы — как знать, небес или преисподней — потек ручейком среди завороженного словами Марло молчания.

— Я и позабыла, что мне велено от мадам — принеси, говорит, джентльменам наверху, печеного картофеля, да спроси, не нужно ли им чего еще.

Дик всхлипнул, словно потерпевший кораблекрушение мореплаватель, которого наконец-то прибило к берегу острова, населенного исключительно прекрасными подданными лемносской царицы:

— Да, нужно! Очень нужно.

Мне, мне одному — говорил его взгляд, его рука, обнявшая девушку за талию, его губы, прижавшиеся к обнаженному плечу девушки.

Не бойся.

* * *

Миска была отставлена на стол с решительным стуком, а Дик потянулся на пение самозваной сирены так же, как еще недавно Уилл, Орфей, трепещущее, живущее, живое животное, жаждущее сейчас лишь одного. Кит растворялся в опасной горячности плавных объятий, в обманчивой покорности прирученного, маленького огня — дитяти огней куда больших, куда более страшных. И в мягкости повторяющейся ласки, во вкусе смазанного поцелуя он находил, на что напороться, о что порезаться.

Этой ночи было мало крови. Алтарь не был напоен, и края раны расходились в подзывающей улыбке — ну же, чего ты ждешь?

Позади, за плечом Уилла, прозвучал девичий смех — всюду и всегда он был одинаков, чьи бы губы и руки не вызывали его звон.

— Как бы вам хотелось сделать это со мной, сэр? — вопрос, древний, как ничего не скрывающие одежды жриц Астарты — богини, повелевающей львами.

А он, Кит Марло, кого Дик Бербедж считал колдуном, подчиняющим своей воле все живое и любящее, не смог запрячь в колесницу своего разума даже одного льва — воспоминание. И опять — он бродил в хлипкой клетке из ребер, обгладывая с них плоть, маялся, огрызаясь раскатистым громом не наставшего еще первого весеннего ненастья.