Над бурей поднятый маяк - [51]
Сверху опять хлопнула створка, и опять кто-то заорал:
— Да вы там охренели, коты мартовские, убирайтесь к чертовой матери!
И новая порция помоев полетела в темноту.
— Кит, — зашептал Уилл лихорадочно, — Кит, нам нужно найти комнату. Срочно!
Поток нечистот, второй по счету, показался обрушившимся на бренную землю ливнем. Тяжелым, густым, и так дурно подходящим к разговору, ведущемуся с помощью разбитого на тысячу осколков шепота, губ, рук, снова губ, начинавших уже болеть — о, эта дурацкая привычка целоваться, впиваясь друг в друга, на морозе.
Уилл говорил, целовал, говорил, и снова целовал — он быстро подхватил ритм, заданный Китом, и отныне они дышали друг в друга, дышали шаг в шаг, не двигаясь с места, но стараясь врасти в пачкающую, сырую стену. Кит впустил меж припухающих губ его язык — и это показалось столь малым, что ему захотелось пропустить пальцы не только сквозь волосы Орфея, но и сквозь его кожу.
Уилл говорил — о глупостях, о важнейших под небом Лондона глупостях.
— Комнату? — переспросил Кит, отстранив его от себя за плечи, и пытаясь разглядеть хоть каплю смоляного смысла в его восторженно прыгающих зрачках. — Какую комнату?
Никто никогда не становился умнее от великой любви.
— Я сейчас выйду, слышите, уроды?! — подгоняла, приняв облик округло басовитого гнева, отчаянная, отчаянно голодная, отчаливающая, обглоданная ночь. — Я покажу вам, как мешать спать добрым людям…
Дальнейшее не имело смысла. Кит все понял с той ясностью, что бьет промеж глаз, будто разбойничье дубье.
— Пойдем, — велел он, и, выскользнув, выдернувшись из-под Уилла, отлипнув от стены, повторил еще раз, громко — слушайте, слушайте, и заходитесь в припадках своей пресной праведной зависти! — Пойдем со мной. Скорее…
Он потащил Уилла за рукав — за собой вслед, во тьму, к свету, как и было нужно им обоим.
Так, так, так — никого прежде он не желал. От рождения своего тела и желания, ему присущего, бегущего в его жилах весенними, буйными, бурлящими, бунтующими ручьями. Так не желал он Уилла Шекспира — от первого дня, когда встретились их глаза, руки, слова и стихи. Никогда. Никогда прежде.
Ни в первый, ни в последний раз. Ни в альфе, ни в омеге их взаимного кружения по терновым венцам навеки сопряженных орбит.
Никогда.
Если бы Кит растратил остатки разума, необходимые для того, чтобы заговорить с каким-нибудь трактирщиком или хозяином постоялого двора — без опасности быть принятым за вора или сумасшедшего, — он бы завыл от избытка ртути в крови. Он бы заорал, требуя, чтобы Уилл взял его прямо посреди улицы — насухо, наголо, так, как сходятся между собой бессловесные звери.
Прикосновения рук к рукам были невыносимы. Кит уходил от поцелуев, заменивших ему воздух, чтобы не умереть — но раз за разом напарывался на них, как на ножевые удары, всем нутром.
— Сейчас ты должен вспомнить, как имел их… — петлял он шагами и голосом, пытаясь отвлечь свою одурь на состарившуюся злость — напрасно. — Вспомнить до последнего вздоха… Давай, припомни какую-нибудь полнокровную девчонку, из тех, какие тебе по нраву, как она стонала под тобой, как, наверное, цеплялась за твои плечи, и просила — помедленнее, быстрее, еще быстрее… Вспоминай! И сделай все это со мной. Все, что делал с ними… И лучше. И больше. В стократ — больше…
Под затемненной вывеской таверны «Хорн» на Флит-Стрит Кит запрокинул голову, разглядывая одинокую пару все еще горящих окон, и тяжело дыша.
— Любить меня будешь завтра, — хрипло сказал он, не глядя на Уилла, но всей кожей чувствуя его слишком далекую близость. — Все — будет завтра. Топклифф, театры, пьесы, девки, молли, сам Дьявол… И любить будешь — завтра. А сегодня, прежде чем взойдет это чертово солнце, ты выдерешь меня так, что сперва я буду орать на всю улицу, а после у меня сядет голос. Другого мне не надо. Меньшего — не надо.
Скорее.
Еще скорее.
Они спешили. Они почти бежали, едва касаясь земли подошвами сапог, словно у них у обоих на щиколотках выросли крылья. Они летели — в темноту, к затхлому запаху реки, подальше от Гейтхауса с его обитателем, чья огромная тень нависла над Лондоном, заглядывая в каждое окно. Они торопились, подталкиваемые в спины слепой и стоглазой лондонской ночью. Ночью Моления о Чаше, ночью вдруг свершившихся чудес, ночью куда меньшей, чем их желание.
И будто Грааль, переполненный святой кровью, Уилл наполнялся и переполнялся своей любовью, ожиданием, предвкушением.
Не было сил терпеть — и чтобы урвать короткое жадное прикосновение, поцелуй с облачком пара, выдыхаемым одним и тут же подхваченным другим, приходилось прерывать спешку, слаженный полет, останавливаться, и тут же — спешить с удвоенной силой.
Спешить, чтобы успеть все.
Уилл налетел на Кита и остановился, как вкопанный, но, в отличие от Кита, лишь бросил беглый взгляд на вывеску, и тут же, пользуясь слабым светом, обнял его, вжимаясь всем телом и остро чувствуя несколько слоев ткани между ними — почти неодолимую преграду. Зашептал, заговорил, зачастил, глотая звуки, взахлеб, будто в бреду:
— Я не помню никого, мне кажется, что никого и никогда не было, кроме тебя, Кит. Мне не нужен никто, кроме тебя, слышишь? Никто. Никогда. Только ты.
Викинг Альрик и его собратья — «ледовые пираты». Всю жизнь они занимаются тем, что перевозят огромные глыбы льда из вулкана Этны в Адриатику. Слава об Альрике и его команде мчится по свету быстрее, чем летящий по волнам драккар. О «ледовых пиратах» узнал венецианский дож, искавший тех, кто выполнит непростую задачу — доставит в Венецию мощи святого Марка, одного из четырех евангелистов. Храбрые викинги пускаются в рискованное приключение. Но то, что ожидает их в александрийской сокровищнице, опаснее всего, с чем они когда-либо сталкивались.
Евангелие от Христа. Манускрипт, который сам Учитель передал императору Клавдию, инсценировавшему собственное отравление и добровольно устранившемуся от власти. Текст, кардинальным образом отличающийся от остальных Евангелий… Древняя еретическая легенда? Или подлинный документ, способный в корне изменить представления о возникновении христианства? Археолог Джек Ховард уверен: Евангелие от Христа существует. Более того, он обладает информацией, способной привести его к загадочной рукописи. Однако по пятам за Джеком и его коллегой Костасом следуют люди из таинственной организации, созданной еще святым Павлом для борьбы с ересью.
Историко-приключенческая драма, где далекие всполохи русской истории соседствуют с ратными подвигами московского воинства в битвах с татарами, турками, шведами и поляками. Любовные страсти, чудесные исцеления, варварские убийства и боярские тайны, а также авантюрные герои не оставят равнодушными никого, кто начнет читать эту книгу.
Андрей Петрович по просьбе своего учителя, профессора-историка Богданóвича Г.Н., приезжает в его родовое «гнездо», усадьбу в Ленинградской области, где теперь краеведческий музей. Ему предстоит познакомиться с последними научными записками учителя, в которых тот увязывает библейскую легенду об апостоле Павле и змее с тайной крушения Византии. В семье Богданóвичей уже более двухсот лет хранится часть древнего Пергамента с сакральным, мистическим смыслом. Хранится и другой документ, оставленный предком профессора, моряком из флотилии Ушакова времён императора Павла I.
Новый роман Юлиана Семенова «Горение» посвящен началу революционной деятельности Феликса Эдмундовича Дзержинского. Время действия книги — 1900–1905 годы. Автор взял довольно сложный отрезок истории Российской империи и попытался показать его как бы изнутри и в то же время с позиций сегодняшнего дня. Такой объемный взгляд на события давно минувших лет позволил писателю обнажить механизм социального движения того времени, показать духовную сущность борющихся сторон. Большое место в книге отведено документам, которые характеризуют ход революционных событий в России, освещают место в этой борьбе выдающегося революционера Феликса Дзержинского.Вторая книга романа Юлиана Семенова «Горение» является продолжением хроники жизни выдающегося революционера-интернационалиста Ф.
Путешествие графов дю Нор (Северных) в Венецию в 1782 году и празднования, устроенные в их честь – исторический факт. Этот эпизод встречается во всех книгах по венецианской истории.Джакомо Казанова жил в то время в Венеции. Доносы, адресованные им инквизиторам, сегодня хранятся в венецианском государственном архиве. Его быт и состояние того периода представлены в письмах, написанных ему его последней венецианской спутницей Франческой Бускини после его второго изгнания (письма опубликованы).Известно также, что Казанова побывал в России в 1765 году и познакомился с юным цесаревичем в Санкт-Петербурге (этот эпизод описан в его мемуарах «История моей жизни»)