Над бурей поднятый маяк - [11]

— Не принимай близко к сердцу, Хенслоу, — заверил Кит сквозь смешливые слезы, пока Нед, не в силах осознать и пережить свалившийся на его плечи еще больший, чем раньше, позор, бессмысленно тер багровеющее лицо обеими ладонями. — Ты же знаешь, что я — все равно что купленная на часок шлюха. Ничего такого, ничего, что можно было бы истолковать всерьез. Нед посчитал, что наша с ним славная дружба потеряла былой пыл, и я попытался разубедить его, да и только…

Лысина Филиппа Хенслоу, распахнувшего дверь гримерной Аллена в самый неподходящий момент, и ворвавшегося в райский розарий со всей присущей ему приземленной тяжестью, сияла вторым солнцем. Глаза тоже сияли — гневно, негодующе, и в это праведное негодование почти можно было бы поверить. Но Кит, выдернутый из таких отчаянных объятий, что они едва не задушили его, понял куда быстрее, чем ошарашенный Нед: ничего страшного на самом деле не случилось, но вот нужный процент будет сбит с новоиспеченного зятя незамедлительно.

И Хенслоу, прекратив метать громы и молнии, уподобился не Дию карающему — но Дию справедливому.

— За мной, — бросил он Аллену, презрительно оттопырив губу, Кита же обдав холодом презрительного невнимания. — Немедленно. Нам надлежит обсудить это, как мужчинам.

А не таким, как этот.

Нед потянулся к солнцу понурым школяром, готовым получить свою порцию розог. Кит окликнул его следом:

— Выше нос, Тамерлан! Торгуйся до последнего, может быть, выторгуешь, чтобы тебя не приковывали к мисс Вудвард железной цепью.

* * *

Уилл добрел до дома на Хог-Лейн, когда небо потемнело настолько, что звезды, рассыпавшиеся по его своду, яркостью и величиной напоминали жемчуга, нашитые на плащ сэра Рэли. Окна светились — значит, Кит был дома. Уилл с облегчением толкнул никогда не запиравшуюся дверь, предвкушая, как сбросит с себя гнетущие тревоги. Они с Китом вместе — и ведь, в конце концов, это и есть главное.

Стоявший лицом к камину юноша стремительно обернулся: светлые, завитые локоны до самой поясницы, могли принадлежать только одному человеку во всем Лондоне.

— Кит? — с надеждой спросил граф Саутгемптон, вглядываясь в остававшегося в тени Уилла. — Наконец-то! — И тут же радость в его голосе сменилась разочарованием, искренним, хоть и искусно скрытым. — Ах, это вы, Шекспир…

* * *

Гарри казалось, что он близок к одному из тех скандальных положений, которые так пугали его добрую матушку. Если бы он сейчас спросил сам себя, зачем ему понадобилось тайно, на ночь глядя покидать Саутгемптон Хаус, чтобы оказаться здесь, на дикой окраине Лондона, среди грязи, борделей и слепой темени, ответить на этот вопрос честно не получилось бы.

Весна пьянила и ударяла ему в голову — так же, как воспоминания об одном засевшем в сердце вечере. Эти воспоминания подпитывали возвратившуюся бессонницу — ночи напролет юный граф просиживал над книгой или перед зеркалом, не видя ни строк, ни своего лица. Ему казалось, что откровение, сродни тому, что являлись по воле Божьей древним пророкам, близко. Его волосы сбивались в колтуны, и поутру их было так больно расчесывать.

Он помнил, как Кит Марло, лежа голой спиной прямиком на пахнущих свежей древесиной досках сцены, сам привлек его к себе и поцеловал. Сам! Это не могло, не имело права быть случайностью. Как и синевато-багровые полосы, испещрившие горящую под осторожными касаниями белую кожу. Эта кожа, казалось, светилась в полумраке — разве так бывает у людей?

Кит Марло, самодовольный поэт, сводящий неосторожных поклонников его дарований с ума, добрался и до разума Гарри Саутгемптона — и Гарри пал, поддавшись сладкому искушению быть поверженным. Он ждал этого момента долго. Ждал, пока кто-то захочет, чтобы он сделал это.

Он сделал бы и много больше, явись сейчас на порог этого странного, наполненного пугающими тенями дома, тот, кого он ждал.

— Я почему-то и забыл, что вы здесь тоже живете, — улыбнулся Гарри, чтобы скрыть неловкость, бывшую ему не к лицу. Он сделал вид, что греет руки у разожженного им же камина — думал, что при свете тени дома на Хог-Лейн станут менее угрожающими, но это оказалось не так. Красивые глаза Уилла Шекспира стали лишь многими среди многих — кто-то смотрел на незваного гостя стеклянными зрачками, вставленными в череп огромной пятнистой кошки, кто-то — равнодушно со сваленных в кучи картин, кто-то — с книжных гравюр.

Да, Кит, я копался в твоих вещах. Я хотел найти то, что относится к тебе наибольшим образом, что напоминает о тебе, пахнет тобой. Но тут так много всего… Я потерялся здесь, будто мне лет пять, и меня ищут мои надоедливые няньки. Потерялся среди остальных, тех, кто тоже неравнодушен к тебе — и к кому, наверное, неравнодушен ты.

Шекспир молчал, переминаясь с ноги на ногу. Он был взволнован чем-то — возможно, присутствием в доме, где он прижился, постороннего?

Для чего же тогда Кит Марло не запирал входной двери?

Вдруг Гарри ощутил, что злится — на себя из-за того, что забыл, какого цвета его кровь, и на этого смазливого провинциала.

Он, граф Саутгемптон, едва не начал оправдывать свое здесь присутствие — и перед кем?

— Ну, что вы встали, — капризно дрогнув голосом, сказал он, и торопливо, слишком торопливо махнул рукой. — Вы здесь — временная замена хозяина, я — почетный гость. Развлекайте же меня, как я развлекал вас, пока вы были у меня в гостях.