Над Арктикой и Антарктикой - [56]

— Кроме многолетнего незаснеженного льда на полу и вмёрзших пустых консервных банок, я лично ничего не наблюдаю.

Как ледовед, Иван Григорьевич не удержался от профессиональных терминов.

— Да-а, не густо, — резюмировал Дралкин, — но зато под палаткой.

— Самое главное, — перебил я, — как она очутилась на этой ледяной глыбе? Наверное, Комаров — он ведь строгий был комендант — забросил её гуда для лучшего обозрения окрестностей?

— Нет, командир, это не Комаров забросил — природа! — начал пояснять Петров. — Если мы не ошибаемся с Александром Гавриловичем, то это открытие новой закономерности в самой природе океанского льда.

Мы неторопливо шли к самолету. Все осмотрено, измерено, пора и домой По пути Петров продолжал излагать свои соображения».

— Я думаю, что под укрытием палатки сохранился старый лед, защищенный от солнца, в то время как вся остальная открытая поверхность ледяного поля равномерно стаивала. Когда пробурили лед у палатки, я убедился, что толщина его осталась почти такой же, как и три года назад. Это доказывает, что, сколько льда стаивало за летний период, столько же нарастало снизу за зиму

— Вот это здорово! Помог аэродром ученым!

— Жалко только, что лагеря нашего нет. Мне бы толщину льдины около своей палатки измерить, где я три года назад бурил, — мечтательно произнес Петров. — Приходится считать, что толщина тогда была одинаковая и на льдине лагеря, и на льдине аэродрома. Ничего не поделаешь — допущение. Уплыл наш лагерь… Ладно, поехали домой!

После взлёта мы взяли курс на„, СП–4, но не прошло и пяти минут, как все снова вскочили с мест.

— Город! Палаточный город! Как грибы! — взволнованно твердил Свинцов.

Я быстро ввёл самолет в правый вираж, в кабине — радостные возгласы:

— Лагерь! Точно, лагерь! Наконец–то попался! Картина фантастическая: «мертвый город» лагеря СП–2! Купола палаток светло–мышиного цвета стояли на высоких ножках и создавали полное впечатление каких–то марсианских грибов, растущих на вечных льдах Ледовитого океана. Я заложил левый вираж, чтобы было удобнее смотреть, и, снизившись до пятидесяти метров, продолжал кружить над лагерем.

Трещала кинокамера Соловьева, он прямо–таки лежал на Плечах бортмеханика. Но тот терпеливо молчал, создавая удобства для фиксирования исторического момента. Петров возбуждённо тыкал пальцем куда–то вниз:

— Вот, вот моя палатка! А вон там…

Ладно, насмотрелись. Теперь давайте посмотрим, где сесть поближе.

Но сколько мы ни искали, ни одной подходящей площадки так и не нашли. От бывшего аэродрома СП–2 до найденного лагеря было не меньше пятнадцати километров (пешком не дойдёшь!), а кругом только сильно всторошенные ледяные поля. Пришлось взять курс на СП–4.

Евгений Иванович Толстиков остался доволен:

— Ну, молодцы, поздравляю. Опять сенсация! Аэродром хорошо, конечно, а вот лагерь — это то, что нужно! Молодцы! Теперь не скажут, что лагерь, мол, уплыл в Гренландское море… Жаль, что сесть не удалось. Но главное то, что он есть, существует… Ладно, давайте теперь отдыхать. Утро вечера мудренее.

— Евгений Иванович, — обратился я, — нам как, можно менять «обувку»? Цеплять колеса? Ведь завтра в Москву?!

— Нет, подождите. Вот сообщу начальству, а там видно будет. Отдыхайте сначала. Я же сказал — утро вечера мудренее…

Мысленно мы были уже в Москве. Отдохнуть, сменить лыжи на колеса — и домой. Дело сделано, задание выполнено с лихвой. Мы уже более двух месяцев провели на льду, а сейчас уже лето. Но после обнаружения лагеря возникло чувство неудовлетворенности. Не выходили из головы слова Петрова: «Измерить бы толщину льда у своей палатки». Но мы ведь сделали все, что могли…

Простое решение пришло утром, которое действительно оказалось мудренее вечера. Разбудил нас голос Толстикова:

— Не много ли отдыхаете? Кончайте ночевать! По выражению лиц гостей, пожаловавших к нам в самолет–гостиницу, было уже ясно, что Москву придется отставить.

— Что новенького, Евгений Иванович? Чувствую, зря так рано не пришли бы, — настороженно спросил я.

— Угадал! Как видишь, вся экспедиция в сборе. Действительно, позади Толстикова стояли и Петров, и Дралкин, и Соловьев, и почему–то командир вертолёта Мельников. Все улыбались.

— Москва отменяется, — начал без предисловий Евгений Иванович, — завтракаете и летите обратно на свой аэродром. За вами пойдет вертолёт Мельникова, который с аэродрома доставит всю экспедицию во главе с Петровым в лагерь СП–2. После осмотра лагеря возвращайтесь на СП–4, и тогда уж в Москву… Есть вопросы?

— Все предельно ясно. Дело за нами и за погодой. Подъем!

Ничего не поделаешь, каждое дело надо доводить до конца. Москва подождет…

Мы с Мельниковым рассчитали так: учитывая, что скорость у вертолёта намного меньше, чем у нас, он взлетает первым и идет по указанному курсу. Мы взлетаем за ним приблизительно через пятнадцать минут. Ещё через полчаса обгоняем его, садимся на аэродром и выводим вертолёт на себя, используя самолетную рацию как приводную радиостанцию. План четкий.

Погода нас баловала — опять солнце. Взлетел Мельников, через пятнадцать минут — мы. Высота — пятьсот метров, видимость хорошая. Через полчаса показался вертолёт, он хорошо заметён — выкрашен в красный цвет, который стал общепринятым в полярной авиации, поскольку резко выделяется на фоне снега и льдов. Обогнали вертолёт с правой стороны, приветсгвуя покачиванием с крыла на крыло. До аэродрома СП–2 нам лететь приблизительно полчаса; по опыту я знаю, что в ближайшие пятнадцать минут штурману бинокль не понадобится. Минут десять спокойно созерцаю ледяную пустыню Слева в поле бинокля она ограничена светящимся диском пропеллера, а справа — мужественным профилем второго пилота. И вдруг! Не много ли «вдруг» за эту экспедицию? Сердце замерло от неожиданности.