Над Арктикой и Антарктикой - [44]

Подсчитав взлётный вес, я обнаружил, что он намного превышает норму. Доложил об этом Виталию Ивановичу (честно говоря, хотел показать, какой я бдительный, как точно все учитываю).

Виталии Иванович посмотрел на меня с иронией;

— А ты не считай!

— Как не считать? — не понял я.

— А вот так! Во–первых, это тебе не рейсовый полет. Во–вторых, все, что взято, жизненно необходимо на льду. В-третьих, длина лагуны не ограничена для взлёта, а для посадки на лыжах у нас всегда лед под нами. Ну и в-четвертых, мы можем выкинуть все экспедиционное оборудование, если это потребуется, если один из моторов откажет… Понял теперь?

— Понял, — смущенно ответил я, чувствуя, что неудержимо краснею. — Учту на будущее.

— Так–то оно лучше, верю, — улыбнулся командир. — Закругляй с подготовкой, завтра на Врангель…

Казнил я себя тогда: ведь и сам мог подумать, нечего выслуживаться. Решил больше присматриваться, прислушиваться и наматывать на ус — в общем, стараться не быть больше объектом поучений. На мысе Шмидта в наш экипаж подключились флагштурман полярной авиации Валентин Иванович Аккуратов и Герой Советского Союза Михаил Васильевич Водопьянов. Сесть за штурвал самолета Водопьянову не разрешали врачи, он исполнял обязанности консультанта начальника экспедиции. Оба они — и Аккуратов, и Водопьянов были в 1937 году участниками высадки на полюс первой в истории дрейфующей станции, а Михаил Васильевич ещё до этого — участником челюскинской эпопеи. В общем, собрались профессора Арктической академии, а я — их единственный слушатель. Не хотелось мне, да и права не имел, быть у них плохим учеником…

Утро 2–го апреля выдалось ясным, морозным, тихим. Зашли на вышку к диспетчеру, Масленников позвонил на «полярку» (полярную станцию), расположенную в трех километрах от аэропорта. Прогноз дежурного синоптика вполне удовлетворительный, летим

Хотя взлётно–посадочная полоса не указана, даже на перегруженном самолете оторвались быстро, не пробежав и пятисот метров. Давление выше нормы — семьсот семьдесят миллиметров, да и температура низкая — ниже двадцати градусов. Все это облегчило взлёт перегруженному самолету

До Врангеля каких–то двести километров, от силы полтора часа. Но уже через полчаса появляется облачность, нижняя кромка её постепенно опускается все ниже, и к острову мы подходим на высоте ею метров. Когда садимся, высота облачности уже не превышает пятидесяти — семидесяти метров, видимость ухудшается.

— Спешить не будем, ночуем, — сказал свое слово Водопьянов. — Мы с Аккуратовым в тридцать седьмом году ждали на Рудольфе больше месяца погоду, но зато наверняка.

— Конечно, Михаил Васильевич, — подтвердил Масленников. — Утро вечера мудренее, проснемся — посмотрим…

Проснулись от громкой команды «подъем!». Механиков, как всегда, уже нет, их разбудили раньше, уже часа полтора, как они греют моторы. От вчерашнего тумана не осталось и следа, до самого горизонта ни облачка.

Взлёт, курс на север. Высота шестьсот метров — оптимальная высота, с нее хорошо просматривается лед.

Включив автопилот, я слежу за курсом по гирополукомпасу и любуюсь пейзажем острова, десятибалльными всторошенными льдами Северного Ледовитого океана. Водопьянов, сидя за Виталием Ивановичем, о чем–то говорит с ним, поглядывая в окна. Прислушиваюсь к их разговору, их оценке ледовой обстановки.

Наша задача — подыскать льдину для высадки дрейфующей станции СП–4, причем как раз в том районе, где четыре года назад начинала свой дрейф станция СП–2. Полярники во главе с Михаилом Михайловичем Сомовым прожили на ней больше года, «проплыв» к северу около семисот километров…

— Вижу хорошую льдину, да и район почти расчетный, — прервал мои раздумья Масленников.

— Вы правы, — согласился штурман, — сейчас уточним. Николай, пока летчики будут прицеливаться, возьми–ка пеленг Шмидта — обратился он к радисту.

Сомнерова линия, полученная определением по солнцу, и пеленг легли на карте хорошо, место расчетное.

Виталий Иванович взял управление и с левым разворотом зашел на выбранную льдину, чтобы измерить длину ровного участка. Среди торосов льдина выделялась своей причудливой формой, почти точно повторяющей очертания Каспийского моря.

— Двадцать секунд, при нашей скорости — одна тысяча сто метров, — доложил штурман. — Здесь и Титлову на его Ил–12 места хватит.

— Отлично, теперь посмотрим толщину, — объявил командир.

Я подозрительно посмотрел на него, на Водопьянова, на Аккуратова. Не шутят ли они? Разве можно определить толщину льдины с воздуха?

Вопросы свои я отложил на потом, а пока продолжал внимательно следить за методикой определения пригодности «аэропорта».

— Да, льдинка не меньше метра, — произнес Водопьянов.

— Если не толще, — уточнил Виталий Иванович.

— А вон в том загибе, в районе города Гурьева, будет хорошая стоянка, — добавил Аккуратов. Ему, как видно, по душе пришлось сравнение льдины с Каспийским морем. В юношеские годы, по его рассказам, он переплыл Каспийское море на байдарке.

Под ярким солнцем хорошо просматривались по теням неровности на поверхности льдины. Разглядеть их в пасмурную погоду было бы невозможно. Мне стала понятной рекомендация воздержаться от выбора площадки в отсутствие солнца.