Нация и сталь - [4]

"O, Ach, mein Gott!" - еле слышо произнес парализованный старик. Берта! Берта!" Мать и сын вышли из тьмы и приблизились к больному. Где-то в доме с грохотом захлопнулась массивная дверь, что вызвало приступ гнева хозяина дома: "Donnerwetter!" Этот разбитый параличом старик, который нарек своим именем тяжелое орудие, громившее укрепления русских в Севастополе, терпеть не мог шума и беспорядка.

По иронии судьбы именно паралич стал пиком всей жизни Густава, пытавшегося регламентировать свое поведение и поведение всех членов семьи. Он словно стремился заковать себя в непроницаемую броню порядка, и вот теперь Бог и Природа действительно сковали все движения старика получше всякого искусственного панциря или правил.

Всю свою жизнь Густав был ничем иным, как пародией на несгибаемого прусского офицера. Так, чтобы закалить себя и не чувствовать холода, он всегда поддерживал низкую температуру в своем офисе в поместье Хёгель. Зимой она не превышала 100С. Берта занималась делами благотворительности в этом же кабинете и обычно разбирала бумаги вместе с мужем. На ней всегда была надета теплая шуба. Обеды в Хёгеле были строго регламентированы. Густав был уверен, что есть надо мало и очень быстро. Некоторые гости, незнакомые с подобными правилами, вспоминали, что стоило им попытаться занять хозяина дома разговором, как тут же лакеи уносили их тарелку. "У Круппов нельзя было зевать, - заметил как-то один из посетителей, - а иначе вы рисковали вместо мяса прикусить собственный язык". Густав сам достиг заметного совершенства по части быстрой еды. Он считал застольные разговоры напрасной тратой времени.

Можно сказать, что безукоризненный порядок был единственной религией старшего Круппа. Одним из его странных пристрастий было параноидальное желание внимательно изучать расписания поездов. Причем, в этих расписаниях он вычитывал в основном типографские ошибки и опечатки. Когда удача улыбалась Круппу и опечатка была найдена, то всесильный магнат незамедлительно набирал номер телефона и разносил начальника железной дороги за допущенную оплошность. Покидая дом, Густав каждое утро требовал, чтобы мотор в автомобиле уже работал на холостом ходу. Собирался он молниеносно, дабы не расходовать понапрасну бензин.

Все знали, что в 10 вечера в своем поместье Хёгель Густав всегда отправляется к себе в спальню. Лакей уже в 945 обычно склонялся над ухом гостя и шепотом предупреждал его, что пора оставить хозяина в покое.

В своих отношениях с внешним миром Густав поражал своей лояльностью по отношению к любой власти в стране. Почитание начальства для Густава, как и ля любого истинного немца, считалось чуть ли не священной обязанностью. Круппу даже неважно было, кто стоял у руля Власти. Когда Кайзер отправился в изгнание в 1918 году, то Густав остался ему предан и каждый год на день рожденья посылал в Дрон поздравительные письма, уверяя бывшего правителя в своей преданности и любви. Говорят, что стоило кому-то непочтительно высказаться в адрес президента Веймарской республики, столь презираемой в народе, Густав тут же вставал и покидал комнату в знак протеста. Власть, даже слабая и плохая, была для него воплощением святости. С приходом Гитлера Густав сразу же стал самым преданным его сторонником и даже был удостоен клички "обернацист". Крупп был готов принять вместе со своей слепой верой в фашизм даже самые ужасные последствия, которые неизбежно должны были обрушиться на голову преданного промышленника. Так, когда самолет Клауса, сына Густава и Берты, был сбит, то один из друзей семьи предложил совершить обмен военнопленными. Однако непреклонный "обернацист" коротко ответил: "Мой сын почтет за честь умереть, сражаясь за Фюрера!"

Союзники знали, что Густав фанатично предан Гитлеру, что он с гордостью носит партийный золотой значок. И пока этот разбитый

параличом старик стонал и ругался в темной комнате в своем поместье Блюнбах, агенты разведок стран победительниц безуспешно искали его по всей освобожденной Европе как одного из самых страшных военных преступников. Имя Густава Круппа стояло рядом с именами Геринга и Рибентропа в списке разыскиваемых наци. Главе дома грозил арест. Однако с подобными неприятностями Густав уже сталкивался. Нечто подобно с ним уже произошло после первой мировой войны, когда имя Густава шло сразу же за именем Кайзера Вельгельма. Их обвиняли в развязывании мировой бойни. И когда в 1923 г. Франция оккупировала Рур, могущественного Круппа впервые в жизни отправили за решетку. Но сейчас союзники были настроены куда решительнее. Теперь они собирались вздернуть немощного старика на виселице, которую уже вовсю сколачивали для публичной казни в Нюрнберге. Полное досье на все преступления Густава находилось в каждой спецслужбе каждой союзной армии с грифом "совершенно секретно". И каждый из союзников хотел первым схватить паралитика.

Однако во всем этом деле было немало темных и неясных мест. И прежде всего эти неясности начинали давать знать о себе как только речь заходила о личности самого Густава Круппа. Во-первых, как бы человек не старался следовать даже самым строгим правилам, а он все равно остается человеком, то есть явлением исключительным и непредсказуемым. И, во-вторых, сколь долго не играй в своей жизни чужую роль, а побыть хоть на мгновение самим собой рано или поздно, а захочется.