Национал-большевизм - [38]

Вот нынешний «антибольшевизм». Его зачатки были нам знакомы по деревенским волнениям прошлого года в Сибири, по экзотической вольнице Щетинкина, по лозунгам алтайских и тарских[90] повстанцев. Он — родной брат красной партизанщины, внутренняя сущность их одна: — нежелание какой бы то ни было власти над собой, признание высшей властью «себя», т. е. вот этот отряд, хозяйничающий в этой местности. В западно-сибирских Тряпициных эта струя проявляется, по-видимому, не менее ярко, нежели в амурском, даром что «фирмы» их различны. Но суть не в фирме.

Воистину, он страшен, такой «антибольшевизм», и страшен не только для большевиков, но еще больше для страны и, уж конечно, для ее интеллигенции. Выведенная из колеи «родного долготерпения», сбросив оковы вековой дисциплины, взбудораженная революцией, озлобленная деревня с дикими лозунгами вроде «долой коммунистов, да здравствуют советы» (свидетельство Куприна), получив возможность, угрожающей лавою ринется на города, и поверьте, что вместе с бессмысленными еврейскими погромами начнутся и погромы интеллигенции, просто горожан, просто городских зданий, — всего, что связано с городской культурой. Предлоги всегда найдутся, да они часто и не нужны.

В свое время Наполеон прекрасно оценил природу подобных движений, когда брезгливо заявил, что он «не хочет быть королем жакерии». А наша обезумевшая реакция готова ухватиться за все, даже за жернов, который вместе с нею грозит увлечь ко дну и самою родину.

Наивно думать, что такое хаотическое движение мести, голода и негативного революционного угара может войти в русло «врангелизма» или иной конкретной и твердой власти. Смешно надеяться, что на нем что-либо мыслимо «построить». Оно враждебно всякой власти, и всякая власть будет страдать от него. Если это недоступно пониманию эсеровского «цика», — то неужели этого не сознают и мудрые лидеры кадетов?

Не может быть никакого сомнения, что интеллигенты, провоцирующие и поощряющие анархическое бунтарство деревни, в случае его успеха немедленно же окажутся в положении восточного мага, сумевшего вызвать дух, но бессильного с ним управиться. Повторится начало нашей революции. Реакция придет в самой нелепой и разрушительной форме, и не оздоровит, а лишь еще более расшатает расшатанный революцией государственный организм. «Либералы» наши, разумеется, ужаснутся, но как всегда, слишком поздно. Нет, нет, не о такой реакции должен заботиться разумный русский националист.

«Стало быть, вы не верите в народ, в его здравый смысл». — О, я очень предвижу этот демагогический вопрос дурного тона. Но я не боюсь его, как не боялся, когда меня «гвоздили» слева.

Народное творчество многообразно, оно выражается ведь не только непосредственно, в стихийных, анархических порывах масс, но и в той власти, против которой они направлены. Власть представляет собой всегда даже более веский продукт народного «гения», нежели направленные против нее бунтарские стрелы. Ибо она есть, так сказать, «окристаллизовавшийся» уже, осознавший себя народный дух, в то время как недовольство ею, да еще выраженное в таких формах («равняй города с землею»), должно быть признано обманом или темным соблазном страдающей народной души. Поэтому и в оценке спора власти с бунтом против нее следует быть свободным от «кивания» на «народную волю». Эта икона всегда безлика или многолика. Нетрудно было бы дополнить эти соображения ссылкой на знаменитое в науке государственного права противоположение «воли государства» и «воли народа»…

Не может быть мерилом истины стихийный, разрушительный порыв, охватывающий ныне некоторую часть наших уставших деревенских масс. Сами они не ведают, что творят, как не ведали этого три года тому назад, бросая национальный фронт во имя «хлеба, мира и земли». Я верю в здравый смысл народа, но не ищу его в его конвульсиях, в его бунтарстве отчаяния, в его опьянении безвластием.

Из всего этого еще не следует, конечно, что большевистская власть хороша. Но из этого следует, что поощрение погромной, анархической волны, поднимающейся в России, — дурно, бессмысленно и прежде всего непатриотично.

Пускай эпигоны славянофильства, усвоившие из этого глубокого движения русской мысли лишь его шелуху, теоретизируют на тему о «мужицком царе», рождающемся, копируя Афродиту, из волн взбаламученного народного моря. Но жизнь не имеет ничего общего с этими фантазиями, и меньше всего к зеленой партизанщине удается примазать царя, сфабрикованного за границей. Трезвый учет положения говорит иное.

Успех погромной волны имел бы следствием неслыханные национальные потрясения. «Слабость и расчленение России» были бы решительно закреплены. На преодоление анархического распада потребовались бы долгие, долгие годы. Но и то — былое единство не воссоздалось бы, процесс восстановления государственных тканей пошел бы другими путями, боковыми, провинциальными. Восторжествовал бы «федерализм» в худших его формах, ослабляющий, убивающий национально-государственный «эрос», раздробляющий напряженность национальной культуры.

Великая Россия окончательно превратилась бы в месиво «освободившихся народностей» с «независимой Сибирью» на востоке, «самостийной Украиной «и «свободным Кавказом» на юге, «великой Польшей» и десятком «меньших» народностей на западе.