...Начинают и проигрывают - [75]

Изосимов молчал, облизывая губы.

— Послушайте, Изосимов, вы жить хотите? — спросил Глеб Максимович после паузы. — Попытка выйти сухим, или там полусухим, не удалась, видите сами. Я не знаю, сумеете ли вы теперь спасти свою жизнь. Но если у вас и остался какой-то шанс, то он только в признании. Признаться во всем без утайки, помочь нам изловить всех своих сообщников… Так будете говорить?

Долгое молчание. И тихое, едва слышное:

— Буду…

24.

Страх то придает крылья ногам, то приковывает их к земле.

Так изрек некий французский философ и, по-моему, не совсем точно. Ведь мужество тоже то придает ногам крылья, то приковывает их к земле.

Все зависит от конкретных обстоятельств.

Вот, например, мужественный человек идет в атаку; у него и в самом деле будто крылья вырастают. И он же не сделает ни шага назад, словно ноги его приросли к земле, когда самому приходится отражать атаку врага.

У труса все наоборот. Надо стоять насмерть — у него появляются крылья и он летит со всех ног назад, в тыл. Пришла пора атаковать — попробуй оторви его от земли.

Никто не застрахован от смерти в бою. Хоть и поется в песне, что смелого пуля боится и штык его не берет, однако каждый фронтовик знает, сколько смельчаков гибло и от пуль, и от снарядов, и от мин. Но у труса действительно меньше шансов уцелеть — и тут песня права. Не говоря уже о том, что на поле боя обезумевший от страха, бегущий без оглядки человек представляет собой великолепную мишень, что снаряд может достать труса и в кустах, где он надеется пересидеть атаку, его, если даже он уцелеет, ждет самая страшная, самая позорная смерть — от своих.

И получается, что, постыдно убегая от опасности, трус не только предает товарищей и теряет честь, совесть, человеческий облик, но, в конечном итоге, и собственную шкуру, ради которой так старался.

Нечто подобное произошло и с Владимиром Изосимовым.

Не знаю, каким он был солдатом на фронте. И выяснить это вряд ли удастся. Изосимов служил в пехоте, а в стрелковых ротах старожилов не бывает. Народ там, особенно во время наступления, долго не задерживается. Скорее всего, Изосимов ни в какую сторону не выделялся: солдат как солдат. Ведь трусость тем и опасна, что проявляется не всегда, не постоянно, а лишь при определенных условиях. На лице человека не написано, что он трус, и даже если кто не прочь в домашних условиях пустить в ход кулаки, то это еще само по себе ни о чем не говорит. Наступает момент, когда надо собрать воедино все свои духовные силы, — и осечка!

Изосимов попал на передовую в период затишья, когда шла ленивая пулеметная перестрелка и покряхтывали нечастые мины; не было подходящего случая проявить себя в ту или другую сторону.

А в атаке он так и не побывал — за день до начала наступления вонзился в плечо осколок случайного снаряда.

Острая боль, испуг, а затем радостнее чувство избавления от опасности. Ранение не тяжелое, кость хоть и задета, но не сильно. И никаких тебе наступлений, никаких атак, никаких взрывов, случайных и не случайных, — впереди тихие блаженные госпитальные дни.

А из дней, как известно, складываются недели, из недель — месяцы. Возвращение на фронт представлялось делом очень отдаленного будущего. Может быть, лечение окажется затяжным. Может быть, на худой конец, удастся пристроиться в тылу; есть ведь такие ловкачи, чем он хуже? А может быть, к тому времени кончится война — не продолжаться же ей вечно.

Поначалу все слагалось отлично. Изосимоза привезли в энский госпиталь, неподалеку от его родного города — подумаешь, несколько сот километров; иных забрасывает на самый Байкал, а то и дальше. Жена нашла общий язык со своим директором, приспособилась навещать частенько, выполняя попутно всякие деликатные поручения начальства. Приезжала она не с пустыми руками; мастер на хлебозаводе в военное время — сила! Рана тоже не подводила: с одной стороны, заживала успешно, с другой — не слишком быстро.

Но время шло. И снова фронт, казавшийся вначале таким далеким, почти нереальным, стал угрожающе приближаться. Правда, Изосимов знал кое-какие примитивные способы, оттягивавшие сроки полного выздоровления, но злоупотреблять ими не следовало: его лечил опытный врач.

Пользуясь щедрыми дарами заботливой супруги, Изосимов стал завязывать полезные знакомства. Да вот не все получалось так, как надо! Подружился с веселой медсестричкой Руфой Богатовой — и напрасно: ее по дисциплинарным причинам отставили от секретарствования в медицинской комиссии, определявшей судьбы раненых. Начал прилаживаться к временно заменившему ее мужчине, и тоже только зря время потерял: тот оказался непьющим, некурящим, неприступным, как железобетонный дот.

И вот настал день, которого Изосимов опасался. Вместе с другими выздоравливающими он предстал перед медицинской комиссией. Не помогли жалобы на продолжающиеся боли в плече, на быструю утомляемость, на общую слабость. Врачи признали его годным к несению воинской службы в строевых частях. Единственное, чего он все-таки добился, пустив в ход все, вплоть до скупых мужских слез, был месячный отпуск для завершения курса лечения в домашних условиях.