...Начинают и проигрывают - [72]

— Намаешься на перекладных — к морозу потянуло. Глянь: небо ясное.

— Чай, не хлюпик. Оденусь потеплее — делов-то!

Тиунову не хотелось его посылать:

— Какая тебе корысть?

— Сам погибай, товарища выручай! — напыщенно произнес Бондарь.

Все, кто были в диспетчерской, загрохотали. Наверное, не таким, совсем не таким проявил себя здесь старый шофер.

— Нет, ты правду скажи, — настаивал, тоже улыбаясь, Тиунов. — Вот скажешь правду — тогда пошлю.

— Ну… Братан у меня там. Спроведую заодно.

— Вот теперь понятно. Ладно, езжай!

Бондарь обрадовался…

Я пробрался в безлюдную бухгалтерию, не зажигая света нащупал аппарат на столе главного бухгалтера и позвонил Глебу Максимовичу, сообщив одно только слово:

— Бондарь!

На этом моя сегодняшняя миссия заканчивалась.

Рано утром, еще совсем темно было, меня разбудил отчаянный стук в дверь. Я скатился с нар, сбросил крючок с двери.

Кимка! Он опять уходил ночевать к Тиуновым.

— Ты что? Обалдел — так стучать.

— А ну его! — Надулся: злится.

— Кого?

Молчит.

— Выкладывай живо, а то пойду сам спрошу.

Забубнил:

— Вовкин папа… Им вчера машинку швейную принесли, так мы ее вечером немножко починили. А он сейчас с работы пришел — и шуметь. А чего шуметь? Она так и так была вся разломанная, а теперь даже крутится, если сильно нажать.

Швейная машинка!… С меня слетели остатки сна.

Кимка улегся досыпать на музейную койку, а я, пошагав по комнате, решил заглянуть к Тиунову сейчас, не откладывая в долгий ящик, благо есть хороший предлог.

Он сидел в солдатской рубахе с завязочками вместо пуговиц перед осколком зеркала — брился.

— Доброе утро! Что тут у вас Кимка натворил?

Повернул намыленную щеку:

— Не так Кимка, как Вовка мой. Главный заводила!

— Всегда я! Всегда я! — отозвался с кровати плачущий голос. Досталось, видать!

— Помолчи! — громко топнул деревяшкой Тиунов. — Я кому говорил: не сметь прикасаться?… Понимаете, — снова повернулся он ко мне, — попросил тут шофер наш, Изосимов, направить машинку швейную; вон она, на шкафу. Говорю ему: не смыслю я в них. А он: глянь да глянь, ты все же механик, а она так и так не работает.

И занес вчера, когда меня дома не было. Прибегаю вечером ребятню кормить — уже стоит! И как чуял, что эти бандиты полезут, нарочно сказал: не сметь! А они отвертку добыли, разводной ключ — и чинить… Ишь, придумали! — Погрозил кулаком. — Чужая вещь!

Вовка откликнулся всхлипом…

Только рассвело, явился Арвид. Измученный, лицо цвета мела пополам с синькой. Сразу видно: не спал.

— Ну? — я жаждал новостей.

Он покосился на сопящего Кимку.

— Нормально. — Вот и все его новости! — Только спать — умираю. И есть тоже.

— Что же все-таки больше?

Арвид подумал недолго.

— Пожалуй, есть.

— Тогда пошли, пока еще жив…

Был ранний час. В столовой сравнительно мало народу. Но Зинаида Григорьевна с Диной уже сидели за столиком у окна.

— Хоть заодно тебя с землячкой твоей познакомлю, — потащил я к ним Арвида. — Вот вам, товарищи, давно обещанный самый наилатвийский латыш.

Дина первая протянула Арвиду руку.

— Ой, вы и вправду существуете? А я думала — лейтенант сочинил. — И обратилась к Зинаиде Григорьевне: — Как, ты говорила, по-латышски доброе утро?

Зинаида Григорьевна сдержанно улыбнулась:

— Кажется, лабрит.

Арвид, повернувшись к ней, ответил целой тирадой — я не понял ни слова. Зинаида Григорьевна тоже. Смеясь, замахала руками:

— Нет, нет, нет! Я помню еще «здравствуйте», «до свидания», ну, еще «хлеб» — и все.

— О! — Арвид не скрывал разочарования. — А я уже обрадовался, решил, маленькая тренировка по-латышски. — Вздохнул тяжело. — Скоро совсем забуду. Вернусь в Латвию и буду ходить как чужой.

— Ну, на крайний случай обойдетесь русским, — успокоила Зинаида Григорьевна. — В вашем городе многие говорят, а уж вы-то просто великолепно.

— Спасибо, — поклонился Арвид. — Долго жили у нас?

— Не очень. Мужа перевели в гарнизон — и я за ним, как нитка за иголкой.

— Понравилось?

— Хороший город. Компактный, уютный, не то что этот… Площадь с костелом, старый купеческий дом — он как-то очень поэтично называется.

— Дом рухнувших надежд?

— Да-да! Ему, наверное, три века.

— Ну, это еще что! Вот на набережной, возле ратуши…

И пошли воспоминания! Старинные здания, улицы, скверы… Я никогда еще не видел Арвида таким оживленным, таким разговорчивым. Вот что значит — родные края!… Или, может, ему Зинаида Григорьевна понравилась?

Я присмотрелся. А что — вполне! Тонкий профиль, лучистые глаза. А улыбка! И умница… Скинуть бы ей лет десять.

Мы с Диной уже поели пшенную кашу, выпили не очень сладкий чай, а они все еще предавались воспоминаниям, главным образом, Арвид:

— А на озере за Новым Форштадтом вы были?

— Как же! Чудное местечко! — хвалила Зинаида Григорьевна. — И беседки возле него — прелесть!… Представляете, товарищи, — это уже нам, — настоящие деревянные кружева, тончайшая работа!

— Вы и в беседках были? — удивился Арвид.

— О, мы с мужем такие любители… Все вокруг обшарили.

— Действительно! И ведь жили у нас короткое время.

— Да, всего полгода. Погодите, сейчас сосчитаю, — Зинаида Григорьевна потерла лоб кончиками пальцев. — Двадцать седьмого января сорок первого года я приехала — вот когда. Да, точно! Мужа перевели немного раньше, а я двадцать седьмого… Нет, кончится война — я снова туда, к вам! Примете?