...Начинают и проигрывают - [71]

— Да нет, не должно. Шправа от наш Лебедевы; он на штанции работает шоштавителем поеждов. Хороший шошед, ничего не шкажу, и жинка у него хорошая…

Деду, видно, не так часто перепадало поговорить.

— А слева? — направил я его поближе к интересующему меня теремку.

— Шлева? Шлева Мушька Прянова и муж ейный. Как его фамилия? Ижошимов, что ль.

От неожиданности у меня глаза на лоб — хорошо, дед подслеповат, ничего не заметил.

— Изосимов? Погодите! — я полистал для виду блокнот. — Изосимов? Шофер?

— Во-во!… Шоферишкой он на комбинате. Ничего не шкажу, мужчина шправный…

— Правильно, он у меня тоже записан… Спасибо!

Обдумав все за и против, я решительно направился к домику с флюгерком. Стукнул два раза в свежепокрашенную ставню.

— Кто там? — спросил женский голос.

— Из отделения милиции. Изосимов нужен. Муж ваш, что ли?

— Ну, муж. Нет его дома.

Почему ж тогда Фронт взял след? Пришел и снова ушел?

— И давно?

— Да нет, не так чтобы. Прибежал, переоделся и подался опять.

— Куда?

— Не знаю, не сказал… А что случилось?

Приотворилась дверь, я увидел собеседницу и остолбенел — вторично.

Было от чего: передо мной, кутаясь в черный платок, стояла та самая женщина, которая несла швейную машинку от Васиной.

— Может, передать ему что? — спросила обеспокоенно.

— Да, пожалуйста. Скажите, чтобы завтра, как освободится с работы, сразу ко мне, в отделение, к лейтенанту Клепикову. По делу Смагина, он знает.

Я пошел к калитке.

Сердце колотило кузнечным молотом.

23.

В который раз за сегодняшний день я снова позвонил Глебу Максимовичу — теперь уже из Госбанка.

— Вас слушают!

Глеб Максимович! Наконец-то!

— Важные новости, — сказал я, прикрывая ладонью трубку, чтобы не услышал постовой милиционер.

Мы встретились ровно через полчаса в избушке на курьих ножках. Глеб Максимович приехал на легковушке; я видел, как он вылез из нее на безлюдном перекрестке. Машина тотчас же направилась обратно, буравя фарами темноту впереди себя и еще больше сгущая ее позади.

Дождался, когда вспыхнут полоски света в узких щелках ставен, и зашел.

Глеб Максимович разглядывал меня с непонятной улыбкой:

— Рост выше среднего. Лицо овальное. Припадает на левую ногу. Все правильно!

— Под наблюдение попал? — сообразил я. — У дома Васина?

— Замнем для ясности, — отшутился полковник.

— Значит, что машинку швейную унесли — знаете? Это ведь очень важно?

— Думаю, теперь уже не так чтобы очень. Если в ней что и было, то уже давно сплыло.

— И кто унес, тоже знаете?

— Увы — да! — он посмеялся над моим расстроенным видом. — Не получается сюрприза, товарищ лейтенант?

Знал Глеб Максимович и про освобождение из тюрьмы Андрея Смагина. Мои контрмеры он одобрил, даже похвалил за инициативу. А когда я рассказал о полученной записке с угрозой, потер удовлетворенно руки.

— Хорошо, очень хорошо! — И пояснил: — Там у них теперь небольшая паника.

— Неужели Изосимов с ними?

— Посмотрим, сказал слепой, — снова отделался шуткой Глеб Максимович. Он коротко передал мне новости, поступившие из Зеленодольска. Ребята там великолепно сработали — и Арвид, и другие. Станислава Васина неожиданно свалил жестокий приступ лихорадки — я уж и спрашивать не стал, как удалось это устроить. С полудня лежит в зеленодольской больнице с высокой температурой. Взяли кровь на анализ — ему сказано: проверка на малярию.

— А гемофилия? — спросил я.

Глеб Максимович отрицательно покачал головой.

— Такая же, как у нас вами. Он про нее даже не заикнулся. Вероятно, вводил особый препарат против свертывания крови, а теперь где ему взять?

— Он догадался?

— Трудно сказать. Возможно, пока не подозревает — у него, оказывается, в прошлом действительно были приступы малярии. Написал только телеграмму на имя диспетчера, просил медсестру отправить побыстрее. Вот! — Глеб Максимович прочитал из карманного блокнотика:

«Внезапно заболел, пришлите кого-нибудь за машиной. Станислав».

— Шифровка?

— Не исключено.

— Ох, мне нужно на комбинат! — забеспокоился я.

— Не спешите, есть время. Телеграмму на комбинате получат не раньше десяти — я просил… Там будете — тоже не активничайте очень; наблюдайте потихоньку и все. Кто чесночку поел, сам скажется…

Телеграмму из проходной принесли при мне. Я как раз сидел в диспетчерской у Тиунова и нудно выспрашивал про Смагина: с кем он говорил сегодня, чем занимался, не просился ли в рейс?

Тиунов пробежал телеграмму глазами, швырнул в сердцах на стол:

— Опять — пять! Вот уж верно: беда одна не ходит. Ну, кого туда слать? Изосимов выходной. Смагина? — он покосился на меня. — Смагин тоже отпадает…

Телеграмма так и осталась лежать на столе. Подходили шоферы, любопытствовали, читали, качали головами.

Ни от кого чесноком не пахло, хотя я принюхивался, как мог.

Вернулся из поездки Бондарь — возил в подсобное хозяйство пищевые отходы из столовых комбината. Повертел, как и все, в руках телеграмму от Васина — и вдруг заволновался. Пристал к Тиунову, как банный лист: пошли меня да пошли!

Я навострил уши. Бондарь? Неужели дед Бондарь?

Тиунов отговаривал:

— У тебя же завтра отгул. Когда еще выберем свободный день!

— Не надо мне отгула, бог с ним! Пусть идет в пользу государства.