...Начинают и проигрывают - [6]

И все!

А вот санок встретилось много, и тоже с дровами. Их тянули женщины или ребятишки. Пацаны помельче впрягались по двое или даже по трое. Протащились мимо и большие сани. Их обреченно волокла унылая корова с изрядными проплешинами — оглобли предназначались для лошади, и низкорослой ширококостной коровенке натирали бока.

Трудно, трудно живется людям! Да еще впереди длинная зима с тридцатиградусными морозами. В теплом полушубке, в добрых валенках еще туда-сюда. А когда и одет ты кое-как, вон как тот малец в отцовском пиджаке, перевязанном крест-накрест дырявым женским платком, и недосыпаешь, и недоедаешь — вот тогда как?

Арвид помрачнел, ушел в себя, сдвинув к переносью брови.

Дошагали молча к повороту улицы — и тут нам открылась совсем другая картина.

На сиреневом вечернем горизонте чернели гигантские стволы заводских труб с бугристыми шапками дыма. Уже невидимое отсюда солнце бросало на них последние лучи, и могучие клубы, багрово-серые, неподвижные, нависали грозно и неотвратимо.

— Красиво, — Арвид, как и я, любовался величественной панорамой.

— Сила!

Я вздохнул облегченно, словно минометную плиту с груди сняли. Нет, не та обшарпанная полуторка, не эрзац-лошадь с обломанными рогами! Вот что главное в этом городе, вот!

С таким настроением можно было идти на танцы…

Девушки, девушки, девушки! И безусые молокососы-допризывники. Вначале мне, правда, показалось — военных порядком, но, когда духовой оркестр уселся на сцене и распорядитель объявил вальс, выяснилось, что почти все они оркестранты. А в зале лишь несколько одиночек из нашего госпиталя.

— Ну, приглашай! — ободряюще подтолкнул меня Арвид. — Ты здесь будешь кавалером экстра-класс.

— Нет, надо присмотреться. Первый танец пропущу!

Я пропустил и первый, и следующий, и еще… Припадок малодушия! Мне рисовались картины, одна другой непригляднее. Я не могу никак попасть в ритм. Я наступаю на ноги своей даме. Я валюсь на пол.

Но вот объявили дамский вальс, и тут уж я ничего не мог поделать. Подошла девушка с косой, уложенной короной вокруг головы:

— Разрешите?

И я, зажмурив глаза, сделал первый шаг.

Коварная нога вела себя лучше, чем можно было ожидать. Что, действительно психотерапия?

Танцевали мы не хуже других, и на нас не показывали пальцем. Туфельки на высоких каблуках, сновавшие рядом с моими сапожищами, были, как выяснилось, в полной безопасности. И настал, наконец, момент, когда я, уже не заботясь усиленно о том, чтобы попадать в такт музыке, рискнул заговорить со своей дамой.

— Как вас зовут?

Вопрос, конечно, не из самых тонких. Но для начала сойдет.

— Катя. А вас?

Я сказал.

— Вы из госпиталя?

— А что? — испугался я и посмотрел на свои ноги. — Заметно, да?

— Нет, не очень, — успокоила она. — Просто у вашего товарища забинтована рука. Я и решила…

Завязался разговор, и в перспективе вырисовывалось приятное знакомство. Я с удовольствием разглядывал голубые глаза с длинными черными ресницами, небольшой точеный нос с дюжиной симпатичных веснушек. Голос приятный, низкий, грудной. Я уже видел девушку своей постоянной партнершей по танцам, и с каждой секундой она нравилась мне все больше.

— Наверное, вы хорошо поете.

Смеется:

— Хотите послушать?

И вдруг…

Нет, я не упал. Нога, со стороны которой я больше всего опасался подвоха, вела себя безукоризненно. Просто моя дама ни с того ни с сего сказала:

— Извините!

И выскользнула из моих рук, оставив меня в глупейшем положении посреди зала. Вот теперь я и в самом деле увидел насмешливые лица, услышал хихиканье — все точно, как представлялось.

Почему она убежала? Обиделась?… На что?

Разом уставший, я тяжело проковылял к нашему наблюдательному пункту у двери. Арвид встретил меня одобрительной улыбкой:

— Прима!

Но я расстроенно махнул рукой:

— Нет, ты видел? Свинство!

— Ее позвали.

— Кто?

Арвид указал глазами в сторону вешалки. Моя коварная дама поспешно укутывалась в платок. Какой-то пожилой дядька в шинели без погон держал наготове ее пальто.

— Так уж ему срочно понадобилось! — пробурчал я, неприязненно разглядывая дядьку.

Кто он ей? Муж? Больно стар. Отец? Случилось что-нибудь дома, и он прибежал за ней?

Танцевать расхотелось, и мы, постояв немного под перекрестным огнем недоумевающих девичьих глаз, — пришли на танцы, так танцуйте! — двинулись восвояси.

В палате ждала новость. В наше отсутствие Шарика вызывал подполковник Куранов. Разговор был, очевидно, серьезным и для Шарика очень неприятным, потому что в ответ на все расспросы он лишь шипел, как разъяренный котенок:

— Ш-шакал! Я ему покажу боевых офицеров ш-шельмовать! — И крепко ругался.

Это было на Шарика непохоже, и мы немедленно отправились в разведку, узнавать, что произошло. Вот что стало известно из совершенно достоверных источников.

Куранов сказал Шарику:

— Что-то у вас воспаление затянулось. Давайте кончайте, а то как бы вашим феноменом не заинтересовались совсем не медицинские учреждения.

Самое настоящее свинство — заявить подобное раненому фронтовику, пусть даже такому липовому, как Шарик! Я бы на его месте не вытерпел, распсиховался.

Или непременно подал бы на Куранова рапорт.

Но Шарик не сделал ни того, ни другого. Наоборот, прикрываясь невнятным шипением, пытался скрыть от нас разговор с Курановым. И тут уж не удивительно, что на сей раз сочувствие всей нашей братии было не на его стороне.