– Рады служить надеже-государю! – поклонился в ноги голова углежогов – Видно, и на нас оглянулся господь – царя послал… Я пойду вожжой, за мной поспешайте!
Как не поспешал отряд Хлопуши, к частоколу демидовского завода подошли уже под вечер. И там их ждали. На башенках горели факелы, на валу стояли люди с ружьями, урядники строили в шеренги старых солдат. Лаяли собаки, бил колокол заводской церкви.
На валу выкатили даже несколько старых пушек, затлели фитили. А толпа Хлопуши уже подступала к воротам. С башен и через щели тына раздалось несколько выстрелов.
– Не стреляй, не стреляй в своих! – заорали из толпы казаки, а за ними и углежоги.
Хлопуша, приподнялся в седле и потрясая указом, гулким голосом закричал:
– Отворяй ворота! По приказу батюшки-царя! Мы слуги царские.
– Ребята, слыхали? – старые солдаты переглянулись – От самого царя это, от батюшки. А нам брякали – орда!
Урядники и управляющие закричали на стражников – Ах вы изменники! Нет никакого царя, есть амператрица Екатерина Алексевна! Стреляй в бунтовщиков.
Многие из заводских людей уже вскарабкались на тын, чтоб лично досмотреть царское посольство. А вверху, увидав с башен подкативших из лесу углежогов, кричали:
– Глянь, глянь! Наши! Вот те Христос, наши!
Внезапно глава углежогов разбежался и вскинулся на тын, зацепился за колья частокола. Его поймали за руки, вздернули вверх.
– Ребятушки! Страдальцы! Мы от государя Петра Федорыча. Волю объявить вам прибыли. Хватай урядников и прикасчиков, сукиных сынов! Вяжи, отворяй ворота слуге царскому!..
И не успел он кончить, как радостный рев: «Ура!», «Бей царских супротивников!», «Постоим за батюшку!» захлестнул всю заводскую площадь.
Оповещенные набатом, к воротам сбегались работные люди с цехов, их семьи и даже собаки. Урядников стащили с вала, связали. Управляющего завода забили насмерть железными палками. Тотчас ворота были распахнуты, под воинственный гул полутысячной толпы Хлопуша чинно въехал со всем своим отрядом на Авзяно-Петровский завод.
Двадцать третьего октября случилось то, чего я давно ожидал. В Оренбург вступил отряд Афанасия Перфильева. О его приближении сообщили пикеты, которые рассылал во все стороны Максим Шигаев. Так что удалось подготовить торжественную встречу.
Когда люди Афанасия в окружении моих казаков вступили на площадь, задудели трубы, забили барабаны. Стал сбегаться народ из окрестных домов. Когда я увидел, что Перфильев спешился, медленно и торжественно, со свитой из полковников и генералов вышел на крыльцо. Люди ахнули. Я впервые надел корону.
Краем глаза вижу, как в окне губернаторского дома на меня открыв рот смотрит Маша Максимова. А ведь она в Питере жила, наверняка видела шикарные выезды Екатерины. А может и во дворец ее папа брал. Но вот все-равно впечатление произвел.
На площади царит полное молчание, Афанасий тоже держит рот на замке, лишь ощупывает меня глазами. Люди остолбенели. Я пригляделся к казаку. Невысокий, с умным лицом и рыжими усами. Чисто брит. Одежда тоже по форме, сидит как влитая. Чекмень, шаровары, синяя шапка.
Ваня Почиталин быстро сообразил. Встал справа и громким голосом объявил меня:
– Его императорское величество, царь Петр Третий!
Народ на площади отмяк, поклонился. Афанасий с казаками… да, тоже. С небольшой заминкой, но зато когда Перфильев разогнулся, медленно вытащил саблю из ножен, громко произнес:
– Целую саблю на верность тебе, царь-батюшка! – казак приложился к клинку, подал его мне – Как прослышал, что здеся-ка объявился своею персоной государь, не стерпел, бросил все дела, да ударился в Оренгбург. Послужить хочу тебе Петр Федорович.
– А и послужи! – я вернул саблю Афанасию – Пойдем в дом, расскажешь каким макаром.
Мы зашли в гостиную, расселись по стульям. Натренированные дочки губернатора, краснея и бледнея, внесли чай с медом. Девчонки просто дышать боялись – так их напугала история с отцом, а пуще с матерью. Елена Никаноровна так и не оправилась после сцены в постирочной, слегла и теперь болеет горячкой. Лежит в подвале, куда ей снесли одну из кроватей. Уже и Викентий Петрович приходил, осматривал ее. Вежливо пенял мне, что негоже держать больную женщину в грязи и сырости. Потом о чем-то долго разговаривал с дочкой.
Когда девчонки уходили, в дверь мельком заглянула Татьяна Харлова. С любопытством посмотрела на меня. Увидев корону, прикрыла открывшийся рот рукой.
– С чем пожаловал Афанасий Петрович? – первым начал разговор я.
– Прямо, без утайки скажу, – решительно начал Перфильев. – Послали меня власти и дали повеленье казаков от тебя отвращать, а лучше так и вовсе чтобы они тебя предали. Но как только прослышали мы указ твой о воли…
– Откуда услышали? – живо откликнулся Овчинников.
– А повстречали, Андрей Афанасьевич, мы вестового царского по пути в Оренбург – улыбнулся Перфильев – Хорошо знаком был мне тот казак, свояк по брату. Вот и показал он указ царский, с печатью волчьей!
Полковники и генералы закивали, уважительно на меня посмотрели. А я лишь тяжело вздохнул. Никакой секретности. Не успели мои тайные вестники выехать из губернии, уже спалились. Что же будет дальше?
