Начало самодержавия в России - [78]

Весьма существенным документом, вышедшим из-под пера Ивана Грозного, является его письмо к Андрею Курбскому от 5 июля 1564 г. В этом письме царь Иван высказал свои политические взгляды и парировал нападки противников из лагеря боярской оппозиции.

Посмотрим, не найдем ли мы сходства между содержанием приписок и содержанием письма. Рассмотрим все важные приписки в хронологическом порядке. Первая из них, сделанная на листах Синодального списка под 1539 г., добавлена к рассказу летописи о том, как в этом году произошли кровавые столкновения между двумя боярскими группировками — между Шуйскими и Вельскими. Приписка редактора дополняет рассказ подробностями.

Обратимся к письму Грозного к Курбскому. Здесь перечень боярских измен и распрей времен своего малолетства царь начинает именно с мятежа Шуйских в 1539 г. Иначе говоря, тот же эпизод, который привлек внимание редактора Синодального списка, вызвал его дополнения, и Грозным сочтен существенным фактом, подкрепляющим его аргументацию.

Следующая приписка к Синодальному списку подробно описывает новый мятеж Шуйских, который они учинили в 1542 г., силой захватив власть и расправившись со своими политическими соперниками. В письме Грозного и этот мятеж взят им в качестве следующей иллюстрации боярского разгула во времена его юности, причем сходство обоих рассказов совершенно очевидно. И в приписке, и в письме сообщается одно и то же, в приписке более подробно, в письме — короче. Приписка заканчивается следующими словами: «…а митрополит Иосаф в те поры пришел ко государю в комнату, и бояре пришли за ним ко государю в комнату шумом, и сослаша митрополита в Кирилов монастырь…». Этот же рассказ в письме заканчивается так: «Да митрополита Иосафа с великим бесчестием с митрополии согнаша».

Третья приписка к Синодальному списку относится к рассказу летописи о том, что в 1554 г. князь Семен Лобанов-Ростовский, войдя в сношения с литовским послом Станиславом Довойном, решил изменить, бежать в Литву, и о том, что был за это арестован. Летописец, рассказывая о допросе князя Семена Ростовского, пишет, что тот объяснил свою измену скудостью ума, «палаумьством». Редактор, вычеркнув в летописи слово «палаумьство», делает к тексту обширные приписки, которые придают делу совсем иные черты. Попытку Ростовского бежать в Литву он объясняет не глупостью его, а политическими причинами.

И этот факт именно в том самом освещении, в каком он дан в приписке, а не в летописи, мы тоже находим в письме Грозного к Курбскому. Снова мы видим явное сходство рассказа приписки с рассказом Ивана Грозного. Редактор, например, рассказывает, как князь Семен клеветал литовскому послу Станиславу Довойну на царя: «…что всех их (то есть бояр. — Д. А.) государь не жалует… да и тем нас истеснил, что женился — у боярина своего дочер взял, понял робу свою, и нам как служити своей сестре…». Грозный пишет о том же: «Своим изменным обычаем, литовским послом — пану Станиславу да Войну… душу изнесе, нас укоряючи и нашу царицу».

Итак, родство приписок к Синодальпому списку и письма Грозного к Курбскому — налицо. Особенно подчеркиваем, что Иван Грозный в качестве примеров боярских измен и бесчинств берет именно те три эпизода, которые привлекли также главное внимание автора приписок.

Обратимся теперь к Царственной книге. Возьмем первую большую приписку. Она сделана под 1543 г. Вычеркнув рассказ летописи о новом мятеже Шуйских в сентябре 1543 г., редактор заменяет его своим подробным рассказом о нем. В письме Грозного от 5 июля 1564 г. содержится такой же рассказ об этом же событии. Родство текстов и здесь полное. Совершенно очевидно, что рассказ приписки к Царственной книге о мятеже Шуйских в 1544 г. не что иное, как расширенный за счет указания имен виновников и бесчинств рассказ Грозного в его ответе Курбскому.

Следующая приписка к Царственной книге под 1547 г. представляет особый интерес с точки зрения ее непосредственной связи с полемикой между Грозным и Курбским. Летопись под 1547 г. поместила рассказ о пожаре, бывшем в том году. Она рассказывала о том, что черные люди града Москвы «от великие скорби пожарные всколебашася… и пришедше во град и на площади убиша каменьем… болярина Юрья Васильевича Глинского». При редактировании Царственной книги редактор весь этот рассказ вычеркнул и взамен написал на полях свой рассказ, совершенно иначе излагающий события, связанные с пожаром 1547 г.

Статья летописи, сухо говорящая об убийстве черными людьми князя Юрия Глинского, под пером редактора превратилась в рассказ о коварном заговоре бояр, враждебных царю и его родственникам. Новый рассказ совершенно тождествен рассказу Ивана Грозного об этом же событии в письме к Курбскому.

Однако здесь интересен и другой вопрос: чем вызвано появление рассказа об обстоятельствах убийства Глинского? Ответ очевиден. Дело в том, что в своем первом письме к Ивану Грозному Курбский, осыпающий царя упреками, обвиняет его, в частности, в том, что он, царь, до того пал в своей греховности, что проливал кровь в церквах, да притом еще кровь безвинных людей. Грозный с гневом отвергает в своем письме такое обвинение. Несколько раз возвращаясь к этой теме, царь стремится доказать, что, наоборот, бояре-изменники безвинно проливали в церквах кровь. Прямым ответом на упрек Курбского звучат слова его рассказа об убийстве князя Юрия Глинского: «…князя Юрия Васильевича Глинского бесчеловечно выволокли в соборную церковь успения пресвятые Богородицы и убиша в церкви безвинно, против митрополича места, и кровью его помост церковный окровавивше…». Написав эти слова, Грозный для большей убедительности восклицает: «И сие во церкви святой убийстве его — всем ведомо!». Однако действительно ли всем было ведомо это убийство в церкви? Чтобы оно стало «всем ведомо», нужно было описать его в официальной летописи. Это и было сделано в приписке.