Начало одной жизни - [4]

- Маманя! Чего мальчонку-то приворожила к себе? - раздается из кухни звучный грудной голос. - Небось пора ему уж мыться.

- Господи, и правда! - восклицает бабушка. - Я совсем закалякалась с ним. Ну-ка, внучек, иди-кось, тетя Дуняша обмоет тебя.

"Опять какой-то праздник пришел, - с дрожью в теле подумал я. - Хорошо живется Кирюхе и Митрохе, у них головы как коровами облизаны, а тут после каждой мойки бабы как начнут расчесывать кудри, так прямо из глаз разного цвета круги выходят".

- Ванятка, али к тебе с поклоном идти? Вода-то ведь стынет! - снова кричит тетя Дуняша. - Смотри, а то шлепков надаю.

Я с неохотой слезаю с печки и с ворчаньем направляюсь на кухню.

"Даже о своих родителях не дадут послушать! - обижаюсь я. - Погодите, вот скоро вырасту, так уж потом не будете грозить шлепками, буду сам с усам".

В кухне я приваливаюсь к стенке и прикусываю палец, показывая крайнюю свою обиду.

- Ты чего глаза-то таращишь? Раздевайся быстрее! - говорит тетя Дуняша, но, увидев мои насупленные брови, она прихлопывает ладонями по бедрам и восклицает: - Батюшки, я и забыла совсем, что имею дело с мужиком! А ну, бабы, отвернитесь, сейчас Иван Романович раздеваться будет!

- Вот то-то! Сами небось теперь признали, что я не малой, - говорю я, не торопясь раздеваюсь и лезу в деревянное долбленое корыто.

А тетя Дуняша из тряпицы достает тонкий, как щепка, обмылочек цвета яичного желтка и подает мне.

- На, мылься, будешь хрустальный, - говорит она, - и ноги хорошенько помой, а то на твоих ногах скоро огурцы можно будет сажать.

- А ноги тоже будут хрустальные?

- А как же, - весело отвечает тетя Дуняша.

"Вот хорошо! - думаю я. - Тогда можно будет босиком по снегу бегать".

Я беру мыло и усердно начинаю намывать ноги.

В кухне появляется гроза всего дома - дед Панька, маленький, худенький старичок. Холщовая домотканая рубашка на нем висит, как просторный татарский халат.

Он шмыгает остреньким носом, который у него лупится летом и зимой, смотрит на меня и язвительно говорит:

- Гляди-ка, порядки пошли какие - дед духовым мылом только лицо моет и то по великим праздникам, а внук ноги моет. Где же это видано, чтобы духовым мылом ноги мыли? Я спрашиваю вас! - громовым голосом обращается он к снохам.

После его окрика трех снох будто ветром выдуло из кухни, а четвертая, тетя Дуняша, осталась на месте.

Она уперла руки в бока и спокойно ответила ему:

- Ты бы, тятяня, не толкался здесь среди баб, а то ухватом нечаянно заденут, и дух из тебя выйдет.

- Что?! - свирепо вскрикивает дед.

- Я говорю, не лез бы в бабское дело, а то борода у тебя совсем выпадет.

Как сказала тетя Дуняша о дедовой бороде, у меня сердце в пятки ушло, вспомнился один случай.

Недавно дед распекал своего сына Петраню за то, что его жена, Дуняша, вышла из повиновения. А когда дед выпускал на волю бранные слова, я заметил, что у него зыбко-зыбко тряслась борода. Я спросил бабушку:

"Почему, когда дед ругается, у него сильно трясется борода?"

Бабушка улыбнулась и ответила:

"Знать, в его бороде содержится зло".

"Может, и верно говорит бабушка? Вон дядя Гордей ходит без бороды, только и знает хихикает да детишкам леденцы дает". И вот я задумал сделать дедушку добрым и хорошим, как дядя Гордей.

Однажды вечером, когда могучий храп деда с разными переливами наполнил избу, я тихонько пробрался на печку с ножницами, которыми стригли овец, и, что называется под самый корешок, отчекрыжил бороду деда...

После этого мне целую неделю пришлось хлебать щи стоя. Но зато теперь при любой вспышке деда только ему напоминали о бороде, как он на полуслове обрывал брань и тут же уходил. И в этот раз он только сердито сплюнул в сторону тети и удалился из кухни.

- А ты чего, в самом деле, начал с ног-то мыться? - замечает мне тетя Дуняша. - Ох, басурман, басурман, сквозняк еще в твоей голове! Давай-ка я сама тебя помою. - Она засучивает рукава и намыливает мне голову.

К тете Дуняше я был привязан больше, чем к бабушке. Хотя бабушка тоже очень меня любила, но любила как-то робко, украдкой. Гладит меня по голове, а сама смотрит, не косится ли на нее какая-нибудь сноха, или из-под кофты вытащит пирожок, сунет мне под подол рубашки и оглянется - не видел ли ее кто. А тетя Дуняша никого не боялась в доме, даже самого деда. Бывало, в праздничное утро вытащит из печи противень и при всех говорит: "Ну-ка, Иван Романович, откушай-ка сдобочку, зачни-ка наш праздник веселый".

И я с гордостью съедал булочку. А в будничные дни или в голове она у меня поищет, или так приласкает.

Никогда она меня не оставляла в стороне. А иногда зазовет нас с Андрюшкой, сыном ее, за печку и как начнет сказывать сказки, так прямо уши развесишь. Ее сказки бабушка называла лихоманскими. Они были суровыми.

Она все больше нам рассказывала о морских штормах и удалых рыбаках. Но иногда рассказывала и веселые. Не знаю, чем они не нравились бабушке. Не забыть мне тети Дуняшину сказку об удалом и хитроумном матросе Кошке, который после кораблекрушения однажды, оставшись среди моря один на шлюпке без парусов и весел, не растерялся, как все остальные люди, матросским ножом вырезал лоскут неба, скроил из него паруса и преспокойно добрался до родных берегов.