Начало конца - [9]

И вот в сознании того, что все ужасное и нелепое кончено, что войны больше нет, что они разъезжаются по домам живыми и пригодными к жизни, нетерпение их росло с каждым днем, а раздражение усиливалось с каждой новой задержкой. Как вдруг перед самой Москвой, на какой-то ничтожной станции Люберцы останавливают дружинники, входят в вагон к старшему офицеру и твердо заявляют от имени революции:

- Сдавайте оружие, свое и солдатское, иначе дальнейшего пропуска не дадим и паровоз отцепим.

В вагоне, а затем и во всем поезде поднимался гомон.

Всем хотелось скорее домой; секунды промедления казались часами; кричали, требовали, грозили, и офицеру волей-неволей приходилось сдаваться. Сабли, ружья, патроны, револьверы, сумки и саперные инструменты быстро сбрасывались в кучу на люберецкую землю, и обезвреженный поезд с веселыми солдатами отпускался в Москву.

Ларион Иванович, приехав к жене, только одну ночь провел спокойно. На другой же день настала тревога. И тревога была страшная: все шептали один другому, предупреждая, настораживаясь и не зная, что делать:

- Казаки приехали из Москвы на конях. За плечами ружья, в руках пики, сбоку шашки... Не жди добра!

Сергей Щукин, мрачный, но твердый, взял за руку Лариона Ивановича и сказал ему:

- Пока прощай, Ларя. Ни слова никому об этом. И сестре своей не говори. Дело серьезное. За казаками идут семеновцы - из Питера выписали - это штука неладная.

Много крови прольют. В Перове они расстреливают людей, как баранов, порют штыками неповинных. Скоро и к нам ворвутся... Приходится спасать положение и удирать с делами немедленно, пока не поздно.

- Куда же? - в страхе спросил Девяткин.

- Пока в Фаустово, а там видно будет. - Но - ни слова об этом! - поднял он указательный палец. - Ни слова! Никому!

Он ласково положил на плечи Лариона Ивановича свои огромные руки и шепнул ему на ухо:

- Спокойны будьте без меня: в доме ничего нет. Ничего там никто не найдет, так и знайте и в случае чего не робейте.

Еще тише он добавил, обдавая его щеку горячим дыханием:

- Тебе одному доверяю. Оружие наше все закопал там же... ты знаешь... на пустыре. Если не вернусь и если оно опять понадобится, то отдай им... нашим, конечно. Понимаешь?

- Понимаю.

- Прощай. Братика Федю береги. В доме ничего нет, так ты и помни. Ну, счастливо оставаться. Может, увидимся, а может, и нет.

Ни с кем более не прощаясь, Сергей Щукин накинул на себя пальто, надвинул на глаза мохнатую папаху и вышел, сказав, что идет в чайную. Девяткин глядел ему вслед. Он видел эту коренастую фигуру в мохнатой шапке, в коротком ватном пальто, в высоких сапогах, распахнувшую наотмашь левою рукою дверь в сени, и сейчас же эта дверь захлопнулась и навсегда отделила хозяина от его дома. Ни жена Девяткина, ни братик Федя не обратили внимания на все это, потому что он каждый день уходил в чайную на собрание, и только один Ларион Иванович понимал, в чем дело, но принужден был молчать, чтоб оправдать доверие.

Наутро всем стало известно, что помощник начальника станции Смирнов пропустил поезд со всеми главными зачинщиками и они прямо от Москвы стремглав промчались в Фаустово под обстрелом из пулеметов войсковых частей.

Машинист Ухтомский сам управлял паром и развивал такую скорость в самых опасных местах, что давление дово"

дил до пределов взрыва котла. Жизнь главарей висела на волоске; этим риском он и спас всех их от неминуемой гибели. Когда помощник начальника станции Смирнов дал им благополучно промчаться мимо Люберец, то сам он и Щукин сели на первый попавшийся паровоз и поспешили им вслед, чтоб сообщить какую-то крайне важную местную новость.

Щукин остался в Фаустове, а Смирнов вскоре вернулся на том же паровозе один. А во второй половине дня в Люберцы нагрянули солдаты Семеновского полка, присланные из Петербурга. Они остановили свой поезд за полторы версты и небольшими партиями, человек по десять, стали осторожно подходить с разных сторон к станции, не доверяя тишине Навстречу им попались три человека, железнодорожные слесари.

- Стой! - загремела команда. - Руки вверх!

Слесари подняли руки. У одного из них вывалился на рельсы старый, заржавленный револьвер, принятый им только что для починки.

После обыска двоих отпустили, а третьему через минуту всадили в висок пулю, и он первою жертвой молча упал на рельсы, и первая кровь заалела в снегу.

Группы солдат все подходили и подходили. Наконец, на станции образовалась войсковая часть с офицерами и командирами.

- Стой! Кто идет? - крикнул офицер, хватая за воротник человека в тужурке и в красной фуражке, переходившего рельсы.

- Помощник начальника станции, иду на дежурство по долгу службы.

- Фамилия?

- Смирнов.

- А!! Вас-то нам и нужно!

Его отозвали в комнату и потребовали назвать всех поименно, кого он пропустил с поездом в Фаустово.

- Даем срок полчаса. Не назовете - расстрел!

- Поезд я пропустил, это верно, - отвечал Смирнов. - Но кто сидел в вагонах, разве я могу это знать?

- Имена! Имена! - заревели семеновцы. - Полный список всех удравших товарищей! Торопитесь.

- Я не могу их знать. Я не знаю.

Тогда его подвели к каменной водокачке и приставили к лицу револьвер.