Начало конца - [5]

Заревела в ответ народная масса. Закричал и потрясенный Девяткин. Что он кричал, он и сам не помнил.

Чувствовал только ужас и негодование.

Доводилось ему заглядывать и на иные собрания, слушать иные речи от людей, которых он лично знавал по ресторану как хороших гостей. Кого здесь только не было!

Но особенно памятными ему остались двое: низкорослый, очень плотный человек с проседью в волосах, не то адвокат, не то доктор, который горячо говорил об изменниках, продавшихся евреям, о неизбежной гибели всей России, если народ сейчас же не окажет резкого противодействия; и другой высокий, сухощавый, у которого лоб, да и вся голова над плечами стояли точно каким-то столбом, узким и длинным. Он призывал к немедленному отпору, к уничтожению крамольников с корнем, к избиению всех, кто мыслит против царя и его правительства.

- Иначе, - кричал он, почти задыхаясь, - вся огромная русская жизнь превратится вскоре в одно сплошное зловонное гноище, где закопошатся человекообразные с ненасытной пастью гады!..

Девяткин всем интересовался, выслушивал все, и за и против, и очень страдал оттого, что нет возле него близкого человека, который разъяснил бы ему по совести, где же, наконец, правда.

А время все шло. Дни стали совсем короткие, холодные и сырые. Нависала зима. Жизнь бурлила, как кипяток в котле. Собрания, заседания, митинги, казалось, никогда не прекращались. И утром, и днем, и к ночи люди где-то собирались, обменивались горячими мыслями, объединялись и требования их становились все шире и страстнее:

- Земля и воля!

- Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Уже не только кричали это на собраниях, но написали огромными буквами на красных полотнах и прибили эти полотна к эстраде, где теперь не было никаких спектаклей, но народ кишмя кишел по вечерам, вплоть до ночи. Ораторы призывали уже открыто и горячо к вооруженному восстанию. Выкрики: "Победить или умереть!" - встречались восторженным ревом откликов, бурей ответных согласий и уверений. Тысячи рук поднимались над головами, иные складывались в кулаки, во многих блестели револьверы.

- Победить или умереть!

- Товарищи, ответьте: какая сила может одержать победу над царизмом? говорил кто-то твердым, спокойным голосом после всех выкриков. - Такой силой не может быть крупная буржуазия, фабриканты, помещики.

Они слишком связаны капиталом, землей, частной собственностью.

- Правильно! - отвечали голоса, тоже твердые и спокойные.

- Одержать победу над царизмом, решительную победу может только народ. Сам народ!

- Верно! Верно! - кричали в ответ, накаляя и без того накаленную уже атмосферу.

- Решительная победа, товарищи, есть только диктатура пролетариата! Революционно-демократическая диктатура!

Девяткину особенно значительным показалось последнее слово, последняя фраза этого человека, необычайно уверенного в себе, твердого, как камень:

- Пролетариату нечего терять, кроме цепей, а приобретет он весь мир!

На смену оратору выбежала вдруг на эстраду какая-то женщина и горячо убеждала собрание в том, что единственный выход из положения - это вооруженное восстание.

- К оружию! К делу! - ревели вокруг народные волны.

- Да здравствует пролетариат!

- Умрем или победим!

В набитом людьми зрительном зале огромного летнего театра во всех проходах стояли молодые рабочие, студенты, девушки, кто с картузом в руках, кто с папахой, кто с сумочкой, и предлагали всем сновавшим мимо пожертвовать на революционное движение, причем из этих папах и сумочек, в виде иллюстрации, торчали дула револьверов и старых пистолетов, вряд ли на что-нибудь годных.

- Жертвуйте, граждане!

А на эстраде беспрерывно выступали с пламенными речами то социал-демократы, для краткости называемые "эсдеки", или "седые", в отличие от "серых" или "эсеров", то есть социал-революционеров. Пытались выступать с примирительными речами "кадеты", то есть "кадэ" конституционно-демократическая партия, но их заглушали криками с первых же слов:

- Долой! Долой!

Среди шума и гама на эстраде появился низкорослый, но плотный и, видимо, сильный человек; потрясая над головой кулаками, он пытался остановить шум и сам чтото кричал в народ. Наконец, можно было расслышать его слова, сначала отдельные и малопонятные, потом все более ясные. Он продолжал договаривать начатое:

- ...Полное уничтожение капитализма, полное уничтожение буржуазного государства - вот наша цель!

Снова вскипели народные страсти, и, как бурное море, ответили массы грозными раскатами рева:

- Долой капитализм!

- К оружию! К оружию!

- Да здравствует пролетариат! Да здравствует его диктатура!

Затаив дыхание, Девяткин с чувством глубочайшего волнения и интереса слушал все выступления, прижавшись к барьеру возле третьего ряда кресел. Ему было всех видно и всех слышно. Много нового, много неожиданного довелось ему сегодня услышать, но то, что сообщил сейчас какой-то лохматый человек, высохший, как скелет, превосходило все новости, открытые ему нынче.

- Самый крупный землевладелец у нас - это царь! - восклицал оратор, ударяя кулаком по столу. - Царь и его родня! Царь имеет, по официальным документам, до семи миллионов десятин земли в личной собственности.