Начало года - [86]

Из окна Фаине виден кусочек поля, ровно покрытого снегом, речка, занесенная вровень с берегами, а за полем, далеко, — дома Атабаева. Если посмотреть в другое окно, там только частые сосны. Выше всех домов в Атабаеве — клуб под железной крышей. Наверное, там сейчас весело играет музыка, из зала, где в обычные дни показывают кино, вынесены все стулья, а посередине стоит нарядная, высокая елка, вся в огнях и серебре. Там уже собралось много народу, хотя до наступления Нового года еще не скоро. У многих на лицах всякие смешные маски, но их все равно узнают, потому что в селе все друг другу известно, каким-то образом задолго узнают, кто какую себе маску готовит. Да, человека в игрушечной маске распознать нетрудно, другое дело, если маска на нем совсем не игрушечная…

Конечно, Тома сейчас тоже в клубе, и Фаина даже наверняка знает, с кем она танцует: зачастил к ним, протопал себе тропочку новый учитель из Томкиной школы. Скромный такой, застенчивый, без причины краснеет, словно девушка. Математик, тоже в очках. Как только войдет он к ним, так Томка сразу становится строгой, как будто ее это не касается, а глаза за стеклами очков все равно выдают ее. Вот и она дождалась своего… Фаина живо представила себе, как Томка танцует со своим долговязым математиком: она ему только до плеч, и чтобы казаться выше, старательно тянется на цыпочках, вытягивает шею и кружится, кружится в танце, вся замирая от счастья…

В коридоре послышались чьи-то осторожные шаги. В ординаторскую вошла старая акушерка Екатерина Алексеевна. Завидев Фаину, она с удивлением спросила:

— Фаиночка? Ты почему сегодня здесь?

— А мы поменялись дежурствами с Ларисой Михайловной. У нее там… какие-то важные дела.

— А-а, поменялись…

Екатерина Алексеевна подошла к ней, присела рядом и ласково похлопала по спине:

— Что же ты, Фаиночка, на Новый год согласилась дежурить? Шла бы в клуб, повеселилась вместе с народом. Знаешь, говорят: что в новогоднюю ночь, то и весь год? Теперь весь год будешь с больными… В прошлую зиму, как раз на Новый год, меня вот так же позвали к роженице на дом, так оно и получилось: весь год с младенцами, пожалуйста, сбылась примета. А еще говорят, будто загаданное тоже в точности сбывается. Я вот загадывала, что больше работать не смогу, глаза окончательно подведут, ан нет, не сбылось, однако. Видно, у кого как. Ну, а ты, Фаиночка, о чем загадала, если не секрет? Ни о чем? Как же так! Обязательно надо! У молодых, говорят, всегда сбывается…

Екатерина Алексеевна устало улыбнулась и приумолкла. Тихо-тихо в больнице, лишь изредка в палате кашлянет кто-нибудь, и снова мягкая, сонная тишина. На улице беззвучно падают редкие снежинки. Фаине порой начинает казаться, что кругом все затаилось, притихло и чего-то ждет. Ждут высокие сосны за окнами, ждут чуть заметные огоньки в дальних домах села, и люди тоже ждут: что-то хорошее должно произойти, что-то обязательно переменится. Что-то иначе будет и у самой Фаины. Но что? И тут ее пронизывает жаркая мысль: ведь под сердцем у нее уже бьется второе, крошечное сердечко, она ждет ребенка! Тогда она начинает вся трепетать от этой мысли. Да, да, в наступающем году у нее многое, очень многое будет иначе!..

Фаина включила настольную лампочку. Снежинки за окном, словно маленькие бабочки, полетели на свет, но на их пути было стекло. И они грустно опускались вниз, в темноту. Фаина долго не сводила глаз с темного окна и думала о своем. Хорошо, что сегодня осталась дежурить, а то что бы она стала делать одна, в пустой квартире? Тома так и так убежала бы в клуб.

Словно догадавшись о мыслях Фаины, Екатерина Алексеевна слегка вздохнула и негромко рассмеялась, вспомнив о своем:

— Ты только подумай, Фаиночка, год-то как богато начинается: у меня в отделении сегодня двойняшки родились! Мальчик с девочкой. А мать, глупенькая, охает, говорит, приданое-то на одного приготовила, теперь не хватит на двоих. Я ей говорю: были бы живы-здоровы, а тряпья, слава богу, хватит, не те времена, чтоб о пеленках плакать! Ведь верно, а?.. И что ты, Фаиночка, решила сегодня за другого отдежурить, пошли бы с тобой к нам, мы с Полиной Ивановной нарочно вина припасли… Вот всегда ты так — свое место другим уступаешь. Не заметишь, смотри, как и счастье уступишь — по доброте. Гордости тебе надо побольше иметь!

— Хорошему человеку не жалко, — грустновато улыбнулась Фаина. — Вам, например. А то жаль, всякая гадость впереди оказывается.

Екатерина Алексеевна уловила в ее голосе запрятанное ожесточение, и потому предостерегающе обняла за плечи, строго сказала:

— Ты опять об этом, Фаина? Не надо, заставь себя забыть о нем. Ни к чему растравлять себя. Забудь, вычеркни из памяти. Тебе о другом надо думать, сама знаешь.

Да, да, надо забыть. Но что же делать, если недавнее прошлое настойчиво дает знать о себе, застряло оно в ней, как острая заноза под ногтем — больно от нее, и сидит глубоко, не скоро вытащишь. Временами боль вроде утихает, уходит внутрь, но стоит сделать неосторожное движение, слово ли скажет кто, или покажется, что не так на тебя посмотрели — и снова всплывает острая боль, колет прямо в сердце. Хорошо, что самого Георгия Ильича теперь нет в Атабаеве, после похорон Соснова он недолго задержался тут, каким-то образом добился разрешения уехать. Говорят, устроился в ординатуру при какой-то клинике. Останься он здесь, тогда самой Фаине пришлось бы уехать — не смогла бы и одного часа остаться вместе с этим человеком в одной больнице. Георгий Ильич собрался и уехал как-то очень скоропалительно, говорят, никто даже не провожал его, и теперь даже тетке своей Мавре не пишет ни строчки. Конечно, без места он не будет, все-таки врач, имеет диплом. Не хватает пока их, врачей. Посмотрят на бумаги и возьмут безо всяких на работу, потому что бумаги у него чистые… Сколько горя он причинил Фаине и другим людям, а вот поди ж ты, ходит и живет среди людей, и никто о нем ничего не догадывается. Закричать бы так, чтобы слышали все, или через радио и газету объявить: «Не верьте ему, он только с виду ласковый и красивый! Не верьте ему, люди, гоните от себя, иначе он причинит вам горе!»