Начало года - [72]

— Больной-то как, поправился, Алеша?

— Должен поправиться. Еще не старый, организм хороший…

— Ночью пурга была страшенная, всю ночь с лампой спала. Думаю, будешь возвращаться, издали увидишь свет в окошке. А ты, видно, решил в той деревне заночевать. Удалось поспать в незнакомом доме, Алеша?

— Поспал, спасибо. Во сне видел тебя и даже голос твой слышал…

Так вот, оказывается, почему в поле сквозь вой пурги ему так явственно послышался голос Поленьки: не спала она, сидела, ждала с лампой, переживала за него. Можно сказать, сама об этом не ведая, спасла его от верной погибели. И все-таки он не рассказал ей об этом, даже словом не проговорился, что переждал ночь в стоге соломы: узнает Поленька и начнет заново переживать, а дело-то уже прошлое.

Порознь, каждый сам про себя, они вспоминали погибшего на войне единственного сына, но оба боялись вслух трогать эту незаживающую боль. Словно предупреждая раз и навсегда, Алексей Петрович однажды обронил сурово: «Так надо было. Если не он, то чей-то сын должен был погибнуть. Нужен был определенный счет человеческих жизней, чтобы мы смогли победить».

…Старый врач вздохнул и в мыслях снова вернулся домой, к Поленьке. Снег сыпал и сыпал, казалось, ему не будет сегодня конца. Да, да, занесет все дороги, трудно придется больным, пока снова не укатаются санные пути.

Заметив движение мужа, Поленька неслышно подошла к дивану.

— Алеша, ты не спишь? Мне показалось, будто задремал…

— Отдохнул хорошо… Поленька, ты не обиделась на меня?

— Что ты, Алеша! — В голосе ее был упрек. — Я понимаю, ты сильно устаешь… У меня чай вскипел, хочешь с малиновым вареньем? Ведь ты сегодня больше никуда не пойдешь?

Ах, Поленька, Поленька, ты и тут беспокоишься, чтобы твой Алеша не схватил простуду после чая с малиновым вареньем! Всю жизнь в заботах о другом человеке, а когда же о себе? Стареем мы с тобой, Поленька… Говоришь, мне надо отдохнуть. Я ведь отлично знаю, о чем ты хочешь сказать. Отдохнуть — это не то слово, ты имела в виду другое — на отдых. Может быть, ты и права: невероятный груз усталости, накопившийся за многие годы, не снимет кратковременный, пусть даже очень крепкий сон. Да, да, я устал, Поленька, и, наверное, уже не буду в силах проводить операции — это печальное время приближается неотвратимо. Устаю сильно, через два-три часа, проведенных у стола, в ногах появляется отвратительная дрожь. А ведь было время, проводил операции по пять-шесть часов, и хоть бы что. О фронте и говорить нечего, там совсем другое дело. Я говорю о своей Атабаевской больнице (да, да, я называю ее своей, не удивляйся), где моими руками сделано столько операций, что одного кетгута для зашивания ран израсходовал черт-те знает сколько! Ничего, выдержал твой Алеша. А вот теперь ноги подводят, а какой может быть хирург без ног? Разве что на протезах, но в нашем деле это такая редкость. Ноги, ноги — для хирурга они значат ничуть не меньше, чем руки, глаза, ведь мы работаем всегда стоя… Ну что ж, Поленька, однажды все равно наступит день, когда мне в последний раз натянут на руки резиновые перчатки, подадут сверкающий инструмент. С того дня мне уже не придется мыть руки по двадцать пять минут — это делают только хирурги перед операцией, а пенсионеру такая роскошь вовсе ни к чему.

Но одну, очень важную, операцию я должен провести во что бы то ни стало, Поленька! Ты ведь помнишь того человека по фамилии Матвеев, ты не забыла? Он когда-то причинил нам с тобой большое горе. Ну вот, я буду оперировать его. У него нехорошая болезнь, он болен ею давно. Еще тогда, почти тридцать лет назад, когда он кричал на меня, стуча по столу кулаками, я уже знал, что он больной человек. Теперь болезнь зашла слишком далеко, лекарства бессильны что-либо изменить. Операция неизбежна, это понял и сам Матвеев. Он настаивает, чтобы его оперировал хирург Соснов, и никто другой. Шансов на оптимальный исход не столь уж много, во всяком случае, половина на половину, не больше. Организм далеко не молодой, сильно истощен. Впрочем, они ведь с ним годки… Все равно, Поленька, я должен оперировать его, есть великая мера, мера ответственности врача. Где ее пределы? Где та невидимая грань, у которой врач должен остановиться, не будучи уверенным в благополучном исходе лечения? Конечно, можно было бы посоветоваться, созвать консилиум. Но никакой консультант, никакой консилиум не может служить щитом от тяжкого груза ответственности! Если ты хотя бы раз в жизни укрылся от ответа за щитом чужого мнения, значит, ты не имеешь права называться настоящим врачом. Не уступай свое благородное право на риск!.. Не думай обо мне плохо, Поленька, я не страшусь этой операции, я сделаю ее вопреки благоразумному — да, да, чересчур благоразумному! мнению Световидова. Я должен оперировать Матвеева здесь, в своей больнице!

За столом, разливая в стаканы горячий, душистый отвар иван-чая, Поленька ни с того ни с чего вспомнила:

— Алеша, ты попутно не взял из ящика газеты?

Алексей Петрович уткнулся лицом в блюдце, пряча глаза от жены, пробормотал:

— Газет не было. Вряд ли ходит почта в такую погоду… Чай у тебя сегодня, Поленька, просто необыкновенный!