Начало - [7]

– Нужно крепко подумать, прежде чем поднимать Министерство внутренней безопасности. Срач на пустом месте никому тут не сдался.

– Мы даже не знаем, с чем имеем дело. Если задумал бить во все колокола и звать сюда истребители с военно-воздушной базы Отис, подумай и о том, что поднимешь панику по всему восточному побережью.

– Если там действительно бомба, терпения им не занимать.

– Может, хотели взорвать ее непосредственно на американской земле?

– Не исключено, что они только изображают из себя мертвых. Не выходят на связь. Подманивают нас поближе. Ждут прессу.

Один агент читал с дисплея коммуникатора:

– Самолет прилетел из берлинского аэропорта Тегель.

Второй говорил в трубку:

– Мне нужен человек в аэропорту в Германии, который шпрехает по-английски. Мы хотим знать, не заметили ли они там чего-нибудь подозрительного, каких-либо сбоев системы безопасности. Также меня интересует, как у них строится процедура проверки багажа.

Третий приказал:

– Проверьте план полета и еще раз пройдитесь по списку пассажиров. Да, снова по всем фамилиям, без исключений. И на этот раз обратите внимание на вариативные написания.

– Есть, получил, – сказал четвертый и зачитал с дисплея коммуникатора: – Бортовой регистрационный знак – N триста двадцать три RG. «Боинг семьсот семьдесят семь двести LR». Последнюю транзитную проверку прошел четыре дня назад в аэропорту Атланта-Хартсфилд. Заменены сносившаяся заслонка в реверсере тяги левого двигателя и изношенная втулка подшипника в правом. Ремонт вмятины на каретке левого хвостового внутреннего закрылка отложен – не вписывался в график движения. В итоге выдана медицинская справка: самолет практически здоров.

– «Три семерки» – это ведь недавнее приобретение компании? Они добавились к флоту «Реджис» год-два назад.

– Максимальная пассажировместимость – триста один. В этом рейсе на борту двести десять человек. Сто девяносто девять пассажиров, два пилота, девять членов экипажа.

– Безбилетники?

Имелись в виду младенцы.

– По моим данным, ни одного.

– Классическая тактика, – гнул свое агент, выдвинувший версию теракта. – Организовать нарушение порядка, дождаться тех, кто откликнется первым, собрать аудиторию для максимального эффекта и – рвануть.

– Если так, считайте, мы покойники.

Агенты переглянулись. Чувствовалось, что им не по себе.

– Нужно отогнать спасательные машины. И кстати, что за дурень топтался там на крыле?

Капитан Наварро выдвинулся вперед, удивив их ответом:

– Это был я.

– А-а-а… Ну ладно. – Агент кашлянул в кулак. – Это разрешается только техническому персоналу, капитан. Правила ФАУ.

– Я знаю.

– Ну? И что вы там видели? Рассмотрели хоть что-нибудь?

– Ничего, – ответил Наварро. – Ничего не видел, ничего не слышал. Шторки всех иллюминаторов опущены.

– Вы говорите, опущены? Все?

– Все.

– Вы пробовали открыть люк над крылом?

– В общем, да.

– И что?

– Его заклинило.

– Заклинило? Это невозможно.

– Заклинило, – повторил капитан, демонстрируя перед этими пятью агентами еще большую выдержку, чем требовало общение с его собственными детьми.

Старший отошел в сторону, чтобы поговорить по коммуникатору. Капитан Наварро посмотрел на остальных:

– Так что мы собираемся здесь делать?

– Вот мы и ждем, чтобы это понять.

– Ждем? Вы знаете, сколько пассажиров на борту? И сколько раз они уже позвонили по девять-один-один.

Агент покачал головой:

– С этого самолета на девять-один-один еще не поступило ни одного звонка.

– До сих пор ни одного? – переспросил капитан Наварро.

– На сто девяносто девять человек ноль звонков, – подтвердил другой агент. – Это плохо.

– Это очень плохо.

Капитан Наварро в изумлении уставился на них:

– Мы должны что-то сделать, и немедленно. Я не собираюсь ждать никаких разрешений, я просто схвачу топор и начну крушить окна, если за ними умирают люди. В этом самолете нет воздуха.

Старший агент оторвался от разговора по коммуникатору:

– Резак уже везут. Будем вскрывать самолет.

Дарк-Харбор, Виргиния

Чесапикский залив, черный и пенный в этот поздний час…

В застекленном патио большого дома, оседлавшего живописный утес, что высился над заливом, в специально сконструированном инвалидном кресле вольно сидел мужчина. Для его удобства – и для вящей скромности – лампы были притушены. Промышленные термостаты, коих только в этом помещении было три штуки, поддерживали необходимую температуру – ровно семнадцать градусов. Тихо играл Стравинский. «Весна священная», изливавшаяся из скрытых динамиков, призвана была заглушить неустанное «шух-шух-шух» насоса диализной установки.

Легкий парок вырывался изо рта инвалида. Взглянув на него, сторонний наблюдатель пришел бы к выводу, что мужчина при смерти, и еще, возможно, подумал бы, что стал свидетелем последних дней – или недель – поразительно успешной, судя по семи гектарам поместья, жизни. Этот сторонний наблюдатель мог бы даже отметить иронию судьбы: при столь очевидном богатстве и высоком положении в обществе мужчину ждала та же участь, что и последнего нищего.

Вот только Элдрич Палмер в могилу не собирался. Ему шел семьдесят шестой год, и он не испытывал ни малейшего желания сдавать позиции. Даже на самую малую толику.