Начало - [26]

— Разве для этого обязательно быть бродягой? — говорит Лариса. — Бродяг у нас не любят. Закончишь институт и, пожалуйста, выбирай свое место в жизни.

— Институт — это пять лет отсрочки. А я нетерпеливый. Мне сейчас хочется жить. Кто знает, что через пять лет будет.

— А у студентов что… глаза и уши завязаны?

— Нет, конечно. Но институт — тоже школа.

— Высшая, — поправляет Лариса.

— Но все-таки школа. Все-таки рамки… пусть и несколько иные, более фигурные, что ли.

— Рамки эти обязательны, — упрямо гнет свое Лариса. — На время обязательны.

— Не в этом дело, совсем не в этом, — говорю я. — Разве я против института… Просто у меня все слишком неопределенно. Металлург… значит, на всю жизнь закопаться на заводе. Или, может, тренер по боксу? Ничего в жизни не увидишь кроме ринга и учеников…

— Ну, о спортсменах этого не скажешь. Они по всей стране колесят.

— Да, но смотрят на все из окон поезда или автобуса. Так… одно мелькание. Ты сама-то куда пойдешь?

— На биологический. Для меня самая подходящая профессия. Животных люблю, растения. С ними все понятно и просто… Убедительно?

— Вполне.

— Я тоже так думаю.

Лариса перебрасывает на спину мешающие ей волосы, придерживает их рукой, чтобы удобно было глядеть на меня.

— Я знаю, почему ты в нерешительности, — говорит она. — Тебе уши прожужжали: «Институт, институт… ты должен поступать, ты должен поступить…» Но ты у нас человек самостоятельный. Ты все хочешь сделать по-своему, не по чьей-то подсказке. Вот если бы тебя отговаривали, пугали трудными экзаменами, не верили в тебя… Тогда другое дело, ты бы лоб разбил, но поступил бы… Разве не так, Сергей?

— В какой-то мере так, — говорю я.

— И ты неправду говоришь, что не знаешь, куда поступать. Просто пижонишь. Марк Алексеевич прав — иди в историко-археологический. Это твой путь.

— Гробокопателем? — улыбаюсь я.

— Да ну тебя, — с досадой отмахивается Лариса.

— Конечно же, я буду гробокопателем, — с улыбкой говорю я, — найду для тебя что-нибудь потрясающее, такое, что другим девчонкам и не снилось… скажем, ожерелье, которое носила когда-то прекрасная Клеопатра Египетская. Надеюсь, ты будешь довольна.

— Болтушка… паяц.

— Вовсе нет. Я готов сегодня же вооружиться киркой и лопатой и начать раскапывать наше городское кладбище… при одном-единственном условии, если мы сменим тему разговора.

Я беру Ларису за руку, сжимаю ее тоненькие, ставшие вдруг послушными пальцы. Нам не надо с ней так говорить. Нам вообще не следует говорить о каких-то там делах и планах. Какие мы глупые, если не понимаем этого! Нам надо глядеть друг на друга, прикасаться друг к другу, удивляться самим себе, удивляться тому, что вокруг нас. Скоро мы расстанемся, разъедемся по разным городам. Надолго разъедемся. Может быть, навсегда. И тогда мы будем жалеть, что так глупо, так бездарно тратили время, отведенное нам для счастья.

5

Проводив Ларису до ее дома, я спешу и, конечно же, опаздываю на тренировку. Георгий Николаевич встречает меня в раздевалке. Он не делает никаких замечаний (лучше бы отругал уж), глядит на меня, потом на часы (стоит ли сравнивать степени нашей аккуратности?) и жестко командует:

— Переодевайся и в зал на разминку.

В раздевалке пахнет недавно вымытым деревянным полом, кожей и по́том. Запах пота, вероятно, въелся в сами стены и останется здесь навечно, даже если раздевалку переоборудуют когда-нибудь в склад парфюмерии.

Посередине тренировочного зала белый прямоугольник ринга, огороженный туго натянутыми белыми канатами. Почему белый цвет? Может быть, символ чистоты спортивных помыслов и рыцарской доблести? Георгий Николаевич не знает ответа на этот вопрос. Но он знает, как научить ребят держать себя в белом прямоугольнике ринга, как уходить с него победителем или побежденным.

Ребята цепочкой движутся вокруг ринга. Впереди Георгий Николаевич. Я пристраиваюсь сзади к растянувшейся цепочке. Бег с ускорением. Сначала неторопливо, потом быстрее, резче, до предела, и снова тихо, карауля дыхание, прислушиваясь к своему телу, улавливая и регулируя его возможности. И забываются заботы, тревоги, радости, опасения. Реальным остается лишь движение мускулов, та первобытная основа наших возможностей, без которой гаснет самый яркий костер желаний и надежд. Радость движения — ведь это и есть радость жизни, радость восприятия всего сущего, будь то мягкое, расслабленное, брезгливо-чуткое движение тигра или молниеобразный полет ласточки.

Георгий Николаевич отошел в сторону, командует нами, прислонившись спиной к канатам ринга.

— Сегодня бой в спаррингах, — говорит он, когда мы выстраиваемся возле ринга. — Первыми работают Комлев и Чернятьев.

Мы рассыпаемся по залу. Я надеваю перчатки.

— Володя, Сергей… в ринг! — командует Георгий Николаевич.

Я подныриваю под канат, и мы сходимся на белом прямоугольнике с Володей Чернятьевым.

— Работаем три раунда, — объясняет Георгий Николаевич. — Главная задача — отработка защитных действий, — он включает секундомер. — Время!

Володя Чернятьев — один из лучших боксеров города. Он легковес, невысокого роста, стремительный в движениях, техничный, но и жесткий в бою, умеет перестраиваться на ходу, ставя соперника в тупик неожиданностью своих действий. Георгий Николаевич часто заставляет нас работать друг с другом, несмотря на разницу в весе — Володя должен найти противодействие моим сильным ударам, а я — его быстроте и хитрости.