— Не пущу! Не пущу, убивцы!
Вадим взял было его за плечо:
— Аверьян, Казидуб велел!
— А что нам Казидуб? — завопил мужичонка неистово. — Сегодня вождь, а завтра скинем, раз чужого поставил наш лес губить! Тому ж не жалко!
— Бревна нам нужны, — ответил Вадим сурово. — А ты загнул, убивцами окрестил! Дерево оно и есть дерево. Может, и грех его убивать, но грех маленький, не то что, скажем, оленя или человека…
— Да не о деревьях я! — завопил мужичонка так, что у Анатолия зазвенело в ушах. — Землю убиваете! Есть ли грех больше, есть ли вина тяжче? За убийство земли какую виру заплатите?
— Перун тебя возьми! — рассердился Вадим. — Про что ты мелешь?
— А то не знаешь? Срубил дерево — немедля сади на его место другое, малое! Они нашу землю берегут!
— Пхе, — сказал кто-то скептически. — Как?
— Не знаешь? А что ты ведаешь, если самого главного не знаешь? Лес жизненную влагу бережет, лес от чужих ветров спасает! Если лес свести, то ручьи уйдут, реки пересохнут и не родить нашей земле больше!..
— Пхе, — снова сказал тот же мужик, — да лучше нашей земли на всем белом свете не сыщешь! Вон бывал у нас знатный ромей Арро, так тот вообще хотел купить нашей земли поболе да на телегах вывезти в цареградские земли. Во как!
— Ладно, — сказал Вадим нетерпеливо, — наше дело маленькое, говори с Казидубом.
Он гикнул, бревна заскрипели, потащились, оставляя глубокие борозды, на дне которых тут же начинала скапливаться коричневая от содранной коры вода.
Аверьян бессильно смотрел вслед деревьям, которые еще утром жили… Нет, жизнь еще и сейчас не покинула их, только покидала, когда с хрустом обламывались их зеленые руки, срывалась на камнях плотная кожа и густая кровь высачивалась плотными янтарными каплями…
— Убивцы! — заорал он дико. — Они же живые!.. Увидите, за убийство сторицей воздаст Земля, не даст убивать нам своих детей! Не даст! Никакой виры не примет, и страшна будет ее месть!
Мужики угрюмо помалкивали. То ли дыхание берегли, то ли вину чувствовали, только Вадим в ярости обернулся, гаркнул сипло:
— Добром говорю, Аверьян, замолкни! Или предсказуй добро, как другие волхвы делают!
Ответ Аверьяна потонул в треске ломающихся сучьев, Анатолий только слышал, как рядом другой мужик пробормотал:
— Не хочу таких вещунов слушать. Добрых хочу… И так жизнь нелегкая, а еще о чем-то неприятном ведать…
Боль, никогда ранее не испытываемая, зародилась и царапала Анатолия, все злее запуская жвалы во внутренности. Горло перехватило: Аверьян говорил те же слова, что и Нина Аверьяновна, агроном-почвовед, которую там, дома, никто не слушает, а продолжают сводить леса, открывая пустыне дорогу все дальше.
Он выбежал вперед, раскинув руки. Волы остановились. Казидуб огляделся.
— Что, кимвры? Аль берендеи близ?
— Мы! — сказал Анатолий с мукой. Продавил сквозь горло комок и крикнул так, что стрельнуло болью в груди. — Мы сами печенеги!.. Мы губим почву, мы так погубим землю, весь этот край!.. Да, я вещун. Я умею видеть времена, что придут после. Я видел мертвое. Самые лютые враги наши не сделали и не сделают столько вреда, как мы сами, своими же руками!
Волы, скучая, придвинулись вплотную и лениво обнюхивали, раздувая огромные, как у драконов, ноздри. Анатолий, ощущая ужас перед этими надвигающимися чудовищными глыбами мускулов, закричал:
— Остановите!.. Не распахивайте сплошь — ветры сдуют черную землю, останутся пески!.. Оставляйте леса — они берегут воду!.. Не будет деревьев — уйдут ручьи, пересохнут реки, исчезнет влага!.. Все живое, даже мелкие букашки, погибнут!
Из-за крайней повозки вывернулся Василь, прозванный Фомичем. Лицо его дергалось непонятным страхом, в руке он сжимал копье.
— Не слушайте его! — завизжал он. — Он подослан! Все врет! Мы все делаем справно!
Он широко размахнулся. Копье блеснуло металлическим наконечником, и эта искорка внезапно взорвалась огнем, когда тяжелое орудие ударило в грудь, сокрушило кости…
Он был пронзен насквозь, и сквозь пылающую боль понимал все. Он прохрипел сквозь булькающую изо рта кровь:
— Берегите землю… Берегите…
Сквозь туман видел, как Вадим с редкой для его туши легкостью прыгнул на Фомича, сбил с ног, двое мужиков повалились на них сверху. С Василия в драке сорвали одежду, и кто-то пораженно крикнул: «Да он хозарин!..»
Черная мгла поглотила все, и Анатолий долго-долго падал в пропасть, но страшнее боли в пробитом сердце была боль от сознания, что его слова могли не запомниться.
Очнулся он, когда мягкие пальцы коснулись лба, снимая холодный компресс. Певучий женский голос произнес:
— Бедолага… Понесло же его в черные пески!.. Чего этим туристам дома не сидится?
